Я наложил мою первую высочайшую резолюцию: «Одобряю. За счет казны поставить чучело на балконе для отпугивания голубей».
Затем аккуратно сложил письмо и положил его в долгий ящик гостиничного письменного стола.
Глава девятнадцатая
Конгресс претендентов
В конце мая я вернулся в Петербург в связи с открытием Съезда Представителей Исторических Родов и Династий России, на котором председательствовал Веня Варикозов. Вследствие торжеств, связанных с празднованием 300-летия Северной столицы, в центре ощущалась острая нехватка свободной Дворцовой площади, и сперва съезду некуда было приткнуться. Но тут на помощь пришло Дворянское собрание Автовского района, арендовавшее для монархического мероприятия Дом культуры им. Андриана Николаева на улице Зенитчиков.
Я опять поселился у Горемыкина, а тот опять эвакуировался в Публичку, но на сей раз с Милицей, то есть Минервой. Вручая мне ключи от кривой комнаты, литературовед посетовал, что со времени моего последнего визита киска стала исключительно привередливой в еде…
Мы с Варикозовым решили не включать моего выступления в программу съезда. Пусть речь Государя будет сюрпризом для его участников! Я появлюсь на трибуне в некую критическую минуту как некий Caesar ex machina[303] и охмурю делегатов своей харизмой.
Третий, заключительный день съезда подходил к концу. Я скромно, но сильно сидел где-то в сторонке, стуча по клавишам лаптопа. Делегаты никак не могли объединиться вокруг единой кандидатуры на престол или даже определения, что такое Россия и где ее искать. Они разделились на «рюриковичей» и «Романовичей» — сторонников двух исторических династий страны. Прения и трения обострились. Обуреваемые политическими страстями, делегаты уже доходили до точки зрения диктаторской.
На трибуну взошел, стуча палкой, высокий старик в клетчатой рубашке. В зале наступило омертвление.
Старик прислонил палку к трибуне, извлек из кармана бумажку и начал по ней читать.
— Уважаемые дамы и господа! Я страдаю гемофилией. Это не случайно, ибо я — невинно убиенный цесаревич Алексей Николаевич. Если меня даже иголкой уколоть, то тут же истекаю кровью. У моей жены, цесаревны Полины Антоновны — по-домашнему, Поле, — крутой норов. Как что-нибудь не так сделаю, она на меня замахивается. Правда, бить-то не бьет, ибо руку ее останавливает Высшая Сила. Недаром в царствование благословенной памяти моего отца народ изъявлял искренние чувства верноподданности…
Зал загудел.
Возвыся голос, старик объяснил, что весной 1918 года он выскользнул из дома Ипатьева, переодевшись комиссаром — кожаную тужурку сшили для него великие княжны, — и прожил весь советский, да и постсоветский период подпольно, как рядовой трудовой гражданин.
Из первого ряда выскочил всклокоченный мужчина, назвавшийся князем Луганским.
— Неправда! — крикнул он. — Я племянник цесаревича! Алексей Николаевич бежал при помощи группы белых офицеров. Ими под домом был прорыт туннель, но он оказался слишком узким для остальных членов императорской семьи, поэтому спастись удалось лишь ему. Затем офицеры увезли цесаревича в кибитке!
— Нет, в каруце! — подал голос другой монархист.
— Нет, в «Кадиллаке»! — тихо воскликнул я.
Старик строго посмотрел на Луганского, вытащил из кармана перочинный нож и провел лезвием по костлявому пальцу.
— Смотрите! Течет, но не сворачивается.
Делегаты, однако, не были впечатлены.
— Может, это краска.
— Или кетчуп.
— Пожилые люди вообще легко кровоточат.
Под ропот графов и свист сиятельств раненый оратор сошел с трибуны.
Я подмигнул сидевшему в президиуме Варикозову. Он зазвонил в председательский колокольчик, представлявший собой миниатюрную реплику Царь-колокола, но без дырки.
— Дамы и господа! Сейчас мы услышим нашего современника, родившегося в Париже, работающего в Америке, но сердцем всегда жившего на родине своих предков. Кто он такой и что привело его в этот зал, расскажет он сам. Итак, представляю вам великого сына Отечества, Роланда Роландовича Харингтона!
Остальные члены президиума, удивленные неожиданным анонсом, начали перешептываться.
Не успел Веня махнуть мне бородой, а я уже элегантно возвышался на трибуне.
— Друзья! Петербуржцы! Соотечественники! Иностранцы! Любимые мои!
Делегаты обалдели.
— Imperator Russicum sum![304] — звонко сказал я.
Зал отпал.
Я изящно изложил историю Гиацинта и Екатерины, подчеркнул, что располагаю документальными доказательствами их сожительства, и начал развертывать величественные картины метаморфоз, которые возымеют место после моего венчания на царство. По совету Пирса я обходил вопросы внешней политики стороной, дабы ненароком не повлиять на дипломатическое положение России весомым царским словом.
В Москве и Петербурге городовые говорят по-французски. Подделка государственных казначейских билетов с моим ликом преследуется по закону. Мавзолей Ленина стал Мавзолеем Леннона. ТВ показывает порнофильмы только днем, когда дети школьного возраста сидят в классе за партой. Веня Варикозов (мускулистым жестом я указал на волновавшегося в президиуме приятеля) с гордым смирением носит в лацкане телогрейки орден Роланда Первородного, полученный им за роман «Джой и царь». Константин Клюшкин произведен в камер-юнкеры, что злит его неимоверно. Его юная жена затмевает красотой всех дам в дворцовой дискотеке, вызывая светские пересуды. Памятник моей матушке на Старой площади изумляет прохожан улыбающимся младенцем, которого она держит у мраморной груди. Памятник моему отцу на Новой площади изумляет прохожан странным корнеплодом, который он держит в мраморной руке. Отец Спартак Весталкин назначен духовным тренером сборной страны по волейболу. Епископ Герундий Пельшеградский назначен настоятелем ФСБ. Чечня стала имперским доминионом с конституцией почище
