— А в чем?
— Экспертиза подтвердила отравление клофелином. Мне трудно представить, что Светка… что Светка убийца, но я не вижу другого варианта. Его просто нет. Я крутила и так, и этак. Все сходится, как в аптеке.
Сашка кивнул.
— Нелька, — спросила я, — а мы запирали сегодня ночью дверь?
— Не знаю. Наверное. А что?
— Если нет, мог прокрасться кто-то посторонний и подлить Светке клофелин. Ты выходила первая. Дверь была заперта?
Нелька задумалась.
— Я не помню, чтобы ее отпирала, но ведь я могла сделать это автоматически. Только это, Машка, все равно бессмысленно. Открытая дверь не решит проблемы. Приходится верить милиции, хочется этого или нет.
— Вот именно, — подтвердил Сашка.
— Ну, и верьте! А я найду настоящего убийцу, — возразила я.
— Каким образом?
— Не знаю, но найду.
Оба снисходительно на меня глянули и оставили одну. Я попыталась собраться с мыслями, только никак не получалось. Я понимала, что взамен Светки требуется предоставить другую кандидатуру, к тому же разумно объяснить всякие несообразности типа предсмертной записки и покупки клофелина. Раз сей логический подвиг не удался даже Нельке, где уж справиться мне! Правда, неожиданно мне пришла в голову интересная идея. Сыщики ведь бывают разные. Некоторые работают мозгами, а другие ногами. Раз с мозгами у меня туго, следует свернуть на иной путь. Например, отправиться в универсам, где накануне Восьмого марта Светка делала покупки. Она предполагала, что ее там вряд ли помнят, но кто даст гарантию? Вон, Сергей Михайлович уверяет, что ее рыжие волосы бросаются в глаза. Если — что, к сожалению, маловероятно, — кто-нибудь в магазине подтвердит, что Светка была там до одиннадцати, то это алиби не хуже Нелькиного. Она бы не успела совершить убийство. И тогда сложная задача придумывания новой версии легла бы на плечи милиции, а не на мои. Мне достаточно обелить подругу.
К сожалению, на то, чтобы сразу встать и пойти в универсам, у меня не хватило силы воли. Мне было так плохо, что я решила вымыть голову. Почему-то мытье головы обычно меня успокаивает. Ну, а с мокрыми волосами, как вы догадываетесь, не больно-то погуляешь. Высушив их, я принялась за расчесывание. При моей косище это серьезная проблема. Я осторожно водила щеткой по голове, когда дверь открылась, и появился Макс.
— О, — не поздоровавшись, начал он, — тебе явно самой не справиться. Дай-ка я! Он взял щетку и принялся расчесывать мне волосы. И тут я почувствовала… я почувствовала неописуемое, огромное, всепоглощающее счастье. Или блаженство? Пожалуй, все-таки счастье. Оно пронзило меня от самой макушки до кончиков ног. Я была наполнена им до предела в единый миг. Я даже не представляла себе, что подобное возможно. Не было ничего, кроме нежных прикосновений рук к моей голове. Не было мира вокруг. Не было времени и пространства. Не было меня. Не знаю, как это передать. Только вдруг — неожиданно, не знаю, откуда, — возник жгучий стыд. Светку убили, а я преступно счастлива. Получить столь огромное счастье одному-единственному человеку и без того преступно, но в день смерти подруги… отвратительно, подло, цинично!
Я вскочила. Макс посмотрел на меня с легкой обидой. Еще бы! Человек без всякой задней мысли взялся помочь мне расчесать волосы, а я отшатываюсь от него, словно он меня бьет. Он ведь не подозревает о буре моих чувств, для него происходящее обыденно и просто. Я поспешила объяснить:
— Ты знаешь, что у нас случилось? Погибла Светка.
— Рыженькая? Неужели тоже выпала из окна?
— Ее отравили. Или она отравилась.
— Расскажи!
Я рассказала. Слушая себя, словно со стороны, я понимала полную беспочвенность собственных доводов и обоснованность доводов милиции. Сейчас Макс выскажет, какая я дура! Но он не стал, лишь заметил:
— Я всегда стою на стороне логики, но пришел сюда вовсе не упрекать тебя за ее отсутствие. Тем более, когда ты в таком расстройстве. Я пришел по другому поводу. У тебя ведь завтра день рождения, так?
— Да. Но в связи с этими событиями… было бы нелепо устраивать праздник.
— Здесь, у вас — конечно. Но мне бы хотелось, чтобы ты как-нибудь отметила этот день. Что, если у меня?
Я закрыла глаза, чтобы не выдать подлого своего счастья. Макс приглашает меня домой. Как я мечтала об этом! Мечтала, но не смела надеяться. Мне казалось, раз он не сделал этого сразу, то не сделает уже никогда. Но я ошибалась.
— Боишься? — с усмешкой осведомился он.
Я открыла глаза.
— Нет, что ты. Я рада. Спасибо.
— Вот и хорошо. До скольки вы учитесь? До шести? Значит, я в шесть подъеду. До завтра, Машка! Не грусти. Все будет хорошо.
Он исчез, а я осталась, веря и не веря. Макс пригласил меня домой! Значит, я небезразлична ему, правда? Завтра я останусь с ним наедине, и…
Наверное, тут мне следовало бы наивно заявить, что мы, юные целомудренные девушки, абсолютно не понимаем, зачем мужчины зовут нас в гости. Мы представляем себе целый вечер интеллектуальных бесед за чашкой чая и поцелуй в лоб при расставании. Чистота наших помыслов не позволяет заподозрить большее, и нехорошее поведение представителей противоположного пола застигает нас врасплох, оставаясь целиком и полностью на их отягченной грехами совести. Но я не стану врать. Принимая приглашение Макса, я была готова на все. Говоря «да», я имела в виду именно «да», а не половинку от него или четвертушку. У меня не было опыта, но в наше раскованное время не обязателен личный опыт, чтобы догадаться, как будет трактовать мужчина согласие на вечернее свидание в его квартире.
Скажу больше. Совсем недавно я полагала связь без брака поступком достаточно греховным. Конечно, бывают ситуации, когда венчание просто невозможно, но при возможности оно необходимо. Теперь мое мнение переменилось. Если я не стою того, чтобы Макс на мне женился, почему он должен это делать? Пусть поступает так, как для него лучше. В любом случае я получу больше счастья, чем заслуживаю. Джен Эйр, героиня моего любимого романа, рассуждала иначе. Она сбежала от мистера Рочестера, узнав, что у него есть сумасшедшая жена. Мои моральные принципы оказались куда менее твердыми. Что ж, не каждая девушка годится в героини… я восхищаюсь ею, но не в силах следовать ее примеру!
Дверь снова отворилась, и влетел Сашка.
— Слушай, я тут думал, и у меня возникла мысль…
— Какая? — нежно на него глядя, спросила я. Он был такой хороший, славный. Если бы и он когда- нибудь стал таким счастливым, как я сейчас! Если бы весь мир стал счастливым! Господи, спасибо тебе, Господи, спасибо, спасибо, спасибо!
— Ты что? — опешил Сашка.
— Ничего. Все прекрасно. Что ты хотел сказать, Сашка? Знаешь, я должна извиниться перед тобой. Ты совершенно прав, и я зря сердилась. Все указывает на Светку, и было бы странно требовать от тебя, чтобы ты этого не замечал. Ты прощаешь меня?
Однако лицо его выражало что угодно, кроме прощения.
— Помнишь, восьмого марта ты просила меня научить тебя ругаться матом? — медленно произнес он. — Ну, так учись.
И он заговорил, а я онемела. Кое-какие слова я знала, другие нет, но дело было не только в словах. Странные, страшные фразы, из них составленные, выражали отвратительные, невероятные вещи, а Сашкин голос кипел холодной ненавистью — ко мне? За что — ко мне?
Он умолк, а я пялилась на него, словно баран на новые ворота. Потом он ушел, не объяснившись, зато
