Она метнула на него быстрый, подозрительный взгляд, но он по-прежнему упорно смотрел в огонь.
– Не объясните ли вы, Кент, что вы под этим подразумеваете?
– Самую обыкновенную вещь, – отвечал он.
– Вы?.. – В ее голосе звучало удивление, нежелание поверить. Прошла целая минута в молчании.
Кент поднял голову, тяжело перевел дух и посмотрел ей в лицо.
– Да, – ответил он прямо. – Это овладело мной с некоторого времени, я был поражен, боролся целые недели… Но зачем обманывать себя? Я люблю ее.
Джейн помолчала. Опершись головой на руку, она смотрела на узор подушки.
– И вы это говорите мне, Кент! – промолвила она, наконец.
– Я ничего другого не могу сделать.
– А знаете ли вы, – Джейн вдруг перешла на легкий тон, – знаете вы, что я бы очень на вас рассердилась, если бы поверила тому, что вы сказали?
Кент не ответил. Через несколько минут женщина снова начала осторожно, но не серьезно:
– Если бы я вам поверила, милый мой друг, (а я в это не верю), я бы, вероятно, спросила вас, каким своеобразным кодексом морали вы руководствовались, делая мне это любопытное признание. Та… привязанность, которую вы мне выказывали, – ведь я не поощряла ее, не так ли, Кент? Не было ли скорее наоборот, я удерживала вас на расстоянии, твердила вам, что не жду от вас преданности на всю жизнь? Мне кажется, что…
– Зачем этот тон? – пробормотал Кент, скрестив руки и отвернув опечаленное лицо.
– Какой тон? – спросила она быстро. – Ведь мы говорили о несуществующих вещах, не правда ли? Я не верю, Кент, что мужчина способен прийти к женщине – к женщине, чувствующей к нему то, что я чувствую к вам, – и сказать ей серьезно такую вещь.
Кент оттолкнул свой стул и подошел к ее креслу у камина, глядя сверху вниз на ее неподвижное лицо.
– А что же, по-вашему, ему следовало сделать? – спросил он.
– Ах, Кент, – сказала она, не сдаваясь, с примирительной улыбкой. – Не будем делать друг другу больно подобными шутками.
– Но я говорю совершенно серьезно, – настаивал он. – Она мне всегда нравилась, а недавно это приняло иной характер. В воскресенье я убедился, что люблю ее, – вот и все. Я хочу иметь свою семью, жену и детей, взять от жизни свою долю любви, радостей и забот.
Джейн снова склонила щеку на руку.
– А как же я, Кент? – спросила она глухо. – Ей будет очень хорошо, и мне бы следовало радоваться за нее. Но я не могу радоваться, Кент, – прибавила она внезапно, глядя на него: глаза у нее были влажны и улыбались, губы дрожали. – Два месяца, даже две недели назад я ощущала только гордость, что такой человек, как вы, любите меня. Теперь… теперь оно немного иначе. Были минуты, когда вы мне были нужны, когда меня так радовало сознание, что… что у меня есть друг!
– Дорогая моя Джейн, он у вас всегда будет!
– Как верить этому, зная, что вы любите другую? – сказала она горячо.
Теперь и она подошла к камину, благоухающая, прелестная со своими увлажненными глазами и взволнованным лицом.
– Скажите, что вы шутите, что только хотели помучить меня, Кент! – зашептала она. – Все это так запутанно теперь, так жутко для меня… Я не могу отпустить вас… Только несколько дней назад вы были моим верным рыцарем…
– Джейн, не надо! – сказал он умоляюще. – Вы всегда твердили, что хотели бы, чтобы я полюбил другую женщину – женщину, которая сумеет сделать меня счастливым. А я возражал, что этого никогда не будет. И вот – это случилось. Я не стою ее, но не в этом дело. Захочет она меня или нет, но я люблю ее по- настоящему. У вас есть Билли, его отец, все – я вам не нужен. Неужели вы этого не видите?
– Нет, этого я не вижу, – сказала она шепотом, после долгого молчания. – И я… я тоже люблю теперь по-настоящему, Кент, и никогда до сих пор в своей жизни я так не любила! Вам суждено было показать мне это, дорогой, и я не могу отпустить вас!..
Она обхватила руками его плечи, почти прильнула к нему, дыша с трудом, пытаясь улыбнуться.
– Что, это очень глупо, Кент? – шепотом спросила она, поднимая к нему мокрые глаза. – Если да, то помогите мне забыть это, дорогой!
– Джейн! – промолвил хрипло Кент, потрясенный и растроганный.
– Я не могу… Но я постараюсь, – повторила она почти весело. И крепко сжала веки, чтобы удержать слезы. – Я скажу: «Прощайте и да благословит Бог вас и ее». Это сегодня не трусость, Кент, но я буду притворяться перед собой, будто это трусость! – Голос ее дрожал, хотя она пыталась заставить его звучать весело. – Я буду делать вид, что завтра и послезавтра, и все последующие дни, до конца жизни, я не буду, как голодный хлеба, жаждать вашего голоса, всех тех милых вещей, которые вы говорили мне и от которых я отмахивалась! Так поцелуйте меня, Кент. – Она прижалась к его груди, но он стоял неподвижно, в смятении, словно охваченный стыдом. – Поцелуйте меня на прощание, и спасибо за то, что вы были мне другом.
– Дорогая! – пробормотал он. И, обняв ее гибкое тело, прильнувшее к нему, наклонился, целуя полные слез закрытые глаза и виски, где темные волосы лежали красивыми волнистыми прядями, и холодные губы.
Скрипнула дверь. Кент обернулся. Это была Жуанита с широко раскрытыми глазами, пепельно-серым лицом, застывшая на пороге, смотревшая ему прямо в лицо.
