– Кент, как вы могли уехать?! Так, значит, «Солнце» может купить этот участок? И… и есть что-нибудь новое для меня?
– Да. Этот участок – ваш. Вы получите шестьдесят семь тысяч пятьсот долларов, за вычетом издержек по вводу во владение и еще кое-каких.
– О, Кент! – у нее перехватило дыхание. – Этого достаточно, чтобы выкупить ранчо?
– Ранчо предназначалось для вас в качестве свадебного подарка. Для того и было куплено.
Ока молчала, растерянная, мучимая какой-то неотвязной мыслью.
– Сидни Фицрой… – начал Кент, Жуанита встрепенулась.
– Да, да. Расскажите мне о нем. Где вы встретили его? Где он?
– Вы его видели! – Он улыбнулся.
– Видела… я! – Их глаза встретились.
– Я покажу вам его портрет и вы его узнаете.
Кент сунул руку в карман. Она следила за ним, едва дыша.
Но то, что он вложил в ее руку, был не портрет. Она растерянно посмотрела, увидела кусочек своей собственной физиономии, отраженной в круглом карманном зеркальце.
Она перевернула его – ничего, кроме целлулоидной поверхности. Перевернула снова, посмотрела на свое отражение, на Кента, бледная, испуганная.
– Не надо ругаться, дорогая! – сказал Кент нежно. – Да, так оно и есть. Это – вы. Вы и есть Сидни Фицрой!
ГЛАВА XXII
Жуанита смотрела на него во все глаза, – полуиспуганно, полуусмехаясь, словно услышав невероятную шутку.
– Понимаете? – повторил ободряюще Кент. – Сидни Фицрой – ваше настоящее имя. Понимаете?
– Понимаю ли? – Ни следа понимания не было ни в лице, ни в голосе Жуаниты.
– Ваше имя не Эспиноза, – объяснил ей Кент.
– Не возьму в толк, о чем вы говорите, Кент, – сказала терпеливо Жуанита.
– Я попробую объяснить вам, голубушка. Меня не удивляет ваше непонимание. Все это чертовски запутанно. Много лет назад жила в Сан-Франциско одна женщина – актриса. Вы слушаете?..
– Да, – нетерпеливо кивнула Жуанита, не отрывая от него глаз.
– Ее имя по сцене было «Сидни Фицрой». И вы – ее дочь. Вот. Ясно, не так ли?
– Д-да… Это… это ужасно – не знать своего настоящего имени! – вдруг вскипела Жуанита. И, прикусив губу, опустив глаза, сидела молча в явном раздражении.
– Вы говорите – это ее имя по сцене? – встрепенулась она снова… – Но ведь я должна была носить фамилию отца, – или она не была замужем?
– Погодите, я расскажу, что знаю, – начал Кент с наигранным оживлением. Через пять минут все будет окончено, – сказал он себе.
– Эта актриса, из небольших, сошлась с богатым пожилым субъектом, Чоэтом, у которого была больная жена и две дочери в Оклэнде. Но она-то этого не знала…
– По-видимому, – продолжал Кент, – Чоэт спокойно и систематически обманывал ее. Она называла себя «миссис Чоэт» и они жили вместе на Буш-стрит. Она считала себя его женой. Не знаю, быть может, они зарегистрировали брак у судьи… Он был в отъезде, когда родился его ребенок. Должно быть, к этому времени она уже знала правду. Она написала ему полное ярости письмо, где сообщала, между прочим, что маленькая Сидни Фицрой окрещена в старой миссионерской церкви. И потом – она исчезла, как в воду канула!
– Может быть, она и вправду бросилась в воду? – предположила Жуанита, слушавшая, затаив дыхание. – Но… но ребенок? – И вдруг смущенно, с яркой краской на щеках: – О, ведь это… это я – тот ребенок!
– Да, вы – тот ребенок. Ваша мать привезла вас сюда, к сеньоре, когда вам было всего несколько дней или недель. И с того времени вы стали Жуанитой Эспинозой.
– А она? Моя… мать?
– Она приняла снова свое старое имя и исчезла с горизонта. Но старый Чоэт, умирая, вспомнил о своем ребенке (кстати, он думал, что то был сын). Мне было суждено найти этого ребенка.
– Я начинаю понимать, – пробормотала Жуанита.
– Первую нить я ухватил, когда нашел старые ноты с надписью «Сидни Фицрой» в кладовой Чэттертонов. Я пошел к миссис Чэттертон: ноты принадлежали ей, и, кроме того, я знал, что она когда-то пела на сцене. Она посмотрела мне прямо в глаза и сказала: «Я его знала когда-то. Но он давно умер»…
– Я объяснил, для чего мне нужно было знать это, но она не проявляла никакого интереса.
Неделю спустя я зашел в кладовую, чтобы снова взглянуть на ноты, но они исчезли.
Тогда я не придал этому значения. Старик иногда сжигал разный хлам, туда могли попасть и старые ноты. Я почти не помнил о своей находке, когда мы все в прошлом году приехали в Пэбль-Бич, и однажды утром Джейн уехала куда-то в автомобиле.
