— Именно. Это момент фактический, но есть еще психологический. Я склонен согласиться с вами, Марина. Бекетов был не в том настрое, чтобы всерьез думать о самоубийстве. В конце концов, человек, который собирается отравиться, не станет прикладывать усилий, чтобы расстаться с постылой женой. Его это вряд ли будет сильно волновать. Да и что касается интеллекта… Все уверяют, что последнее время активнее всего Бекетов работал с Гуревичем, а Гуревич говорит, никакой деградации в помине не было. Правда, он совсем мальчишка, однако то же самое подтверждаете вы. Да и по всем параметрам Бекетов не должен быть склонен к суициду. Активный, психически и физически крепкий мужчина. А вот на потенциальную жертву он очень даже похож.
— Никогда не думала о нем как о потенциальной жертве.
— Понимаете, Мариночка, вот иногда изучаешь жизнь какого-нибудь типа и с тоскою думаешь: «Ну, кто ж тебя, такого серого, захотел прикончить? Кому ты, бедняга, мог помешать?» В данном случае подобным вопросом не задаешься. Кстати, вы знаете, что Гуревич требовал у Богданова подробного расследования, поскольку считает, что покончить с собой Бекетов не мог?
Марина вскинула изумленные глаза, и следователь кивнул:
— Так что вы, Мариночка, не одиноки. Не представляю, как вы с ним ладите? В жизни не видал подобного юнца.
— И не увидите. Женька — уникум. Я сегодня все утро о нем думала. Вот вы познакомились с ним, Игорь Витальевич, и теперь понимаете сами, легко ли найти ученого, который согласится с ним работать. Но как представлю, что такие способности пропадут даром, просто сердце болит! Та сволочь, которая убила Володю… не исключаю, что одновременно она загубила жизнь Женьке.
«Примерно то же говорил Петренко, — вспомнил Игорь Витальевич. — Не зря он показался мне искренним».
— Гуревич очень уважает вас, Марина. И Петренко вас уважает. Но вот признайтесь, за что вас так невзлюбила Кристина? Я был просто поражен.
Марина вздохнула.
— Ох, Игорь Витальевич, я сама во всем виновата… Вы ведь тоже работаете с людьми. Есть законы психологии, они не менее верны, чем законы физики, да? Один из них — не просят, так не лезь с советами. И вот вроде бы прекрасно все это знаешь и понимаешь, а иногда не в силах удержаться. Потом коришь себя, да дело сделано.
— И что ты ей посоветовала? — заинтересовалась Вика.
— Понимаешь, Вичка, я ведь сама влюбилась в Володю в Кристинкины годы и много перемучилась, пока поняла свои ошибки. Мне казалось — вот перестану быть студенткой, барьеры между нами рухнут, и я буду счастлива. А на деле оказалось наоборот. Пока между нами были барьеры, я была ему интересна, а стоило мне превратиться в элемент быта, как и требования ко мне стали соответствующие. А Кристинка, она мало того, что собиралась бросить учебу, так еще и поступала лаборанткой к Володе на кафедру. Я хотя бы ухватила свои пять лет романтических отношений, а она… ладно, я еще понимаю, почему она ушла из университета — он бы не стал спать со своей студенткой, а ей, видимо, не терпелось. Но мелькать перед ним целыми днями на работе просто глупо! Тем быстрее она бы ему надоела. Кстати, я до сих пор уверена, что права. Права, разумеется, не в том, что пыталась ее отговаривать, а в том, что она совершала большую ошибку.
— Так ты ей рассказала, что ты… что вы с ним…
— Да нет, разумеется. И вообще, я, конечно, не говорила — ты ему надоешь, и он тебя бросит. Я старалась выражаться аккуратно. И тем не менее, нечего мне было лезть. Если уж родители не смогли ее убедить, кто такая я? Да, Игорь Витальевич, надеюсь, у нее с алиби нормально? В среду в двенадцать она должна была сидеть в лаборатории.
— Не знаю, — пожал плечами следователь.
— А почему не знаешь? — насторожилась жена.
— Ну, — несколько смущенно сообщил он, — когда я спросил про алиби, ей стало плохо. У нее же астма! А повторять вопрос я побоялся.
— Надо же, — искренне удивилась Вика, — а ты, оказывается, падок на молодых девиц. В жизни б не подумала!
— При чем здесь это? У девочки случился приступ, и я отвез ее домой. Что я, по-твоему, садист?
— А ты знаешь, что астма — болезнь в большой степени нервная? Почему эта девица так разнервничалась от вопроса про алиби? И вообще, приступ астмы очень легко подделать.
— Ты бы уж решила — или она разнервничалась, или притворялась. Чего придираешься к девчонке?
— А нечего ей злобствовать на Маринку. Это подозрительно.
— А ей не нужно алиби, — вдруг вмешалась Марина. — У нее же нет мотива! На тот момент Володя принадлежал ей — или должен был принадлежать в ближайшем будущем.
Вика кивнула:
— Тогда перво-наперво расскажи нам про Анну Николаевну. Она действительно была в среду у матери или врет?
— С нею я еще не беседовал.
— И зря! Поговорил бы с нею, глядишь, другие б тебе и не понадобились. Ну, не дуйся! А с кем ты еще беседовал, кроме этой юной фифы?
— С Гуревичем, Некипеловым, Петренко и Паниным. Если краткое общение с последним можно назвать беседой.
— Это как? — уточнила Марина.
— Стоило мне представиться, как он заорал, что я хочу пытать его в застенке, однако по причине демократического времени этот номер у меня не пройдет. Пока я приходил в себя от подобного заявления, он сбежал. Скажите, Мариночка, он вообще адекватен?
— Вполне. Вы меня просто поразили, Игорь Витальевич. Николай Павлович тихий, спокойный человек. Воды не замутит! То есть что у него внутри, я не знаю, но внешнее поведение такое. Да я ни разу в жизни не слышала, чтобы он повысил голос! Он действительно на вас кричал?
— Еще как.
— С ума сойти! Я ничего плохого про него не думала, но теперь… Может, у него запоздалая ревность? Хотя ничего себе запоздалая — на пять лет. Пять лет ожидал удобного момента, и наконец дождался. Бред!
— Слушай, — вмешалась Вика, — ты вроде говорила, он свою Аню до сих пор любит? Может, они действовали сообща?
— И как ты себе это представляешь, Вичка? Для надежности лили яд в четыре руки? Отравление — не тот вид преступления, где требуются сообщники. Скорее уж можно предположить, что он сам… понял, что его драгоценную Анечку бросают, обиделся и…
Талызин встрепенулся.
— А разве его это не обрадовало бы, Мариночка? Аня вернулась бы к нему.
— Не думаю, что обрадовало бы. Он неудачник, и любил он ее, как неудачник. Конечно, ее уход был для него ударом, но он даже не пытался бороться. Он всегда был у нее под каблуком и хотел ровно того же, чего она. И, если уж на то пошло, отравление — преступление как раз в его духе. Без прямого физического контакта. Только… он человек непростой, и его странное поведение с вами… оно может объясняться какими-то другими, неизвестными мне и совершенно безобидными причинами. Мне трудно представить его убийцей.
— А кого легко?
Вместо ответа Марина спросила:
— А как дела с алиби у остальных? Может, кого-то можно сразу отмести? Я, например, знаю, что у Панина в среду выходной, а Сережка Некипелов загружен с утра до вечера. Женька Гуревич должен был учиться, а Андрей Петренко работать над диссертацией.
— Да, он говорит, что сидел в читальном зале, и даже ссылался на библиотекаршу. Оттуда можно незаметно уйти?
— Думаю, да. Оставляешь книги на столе и уходишь. Мы в студенческие годы в буфет так ходили. А
