Шутка с ядом пополам

— Значит, признаков депрессии вы у Владимира Дмитриевича не наблюдали?

— Ни малейших. Наоборот. У него все очень хорошо шло с наукой, он сам сказал. Или вот, видите? Пианино Машеньке купил, в воскресенье только привезли. Я не одобряла, но с ним не поспоришь.

Игорь Витальевич искренне удивился.

— А чем пианино плохо?

— Девочка у нас не слишком-то целеустремленная. Сами понимаете, десять лет. Сегодня ей одно подай, завтра другое. Еще неизвестно, научится ли играть, и тратить такие деньги… У Володи ведь еще двое детей, хорошо ли от них отрывать? А он только смеется. Мол, захотела Машка учиться музыке, так имеет право попробовать, а Юрка с Леночкой и так имеют больше, чем нужно. И с Машкой поспорил, что через месяц она не сможет сыграть ему пьеску из «Детского альбома» Чайковского. Если она выиграет, он поведет ее с подружкой в «Макдональдс» и закажет им все, что они только пожелают. Машка три вечера над нотами сидела, я и не ожидала от нее этакой усидчивости! Первую октаву уже выучила назубок.

Татьяна Ивановна вздохнула, и у Талызина защемило сердце. Вот и осталась Машка без отца, а вместе с нею Леночка и Юрка. Ужасно! Человек собирается жить, делать открытия, вести ребенка в «Макдональдс», а ему — раз! — яд в кофе. Хочется верить, это сделал кто угодно, только не измученная, из последних сил держащая себя в руках женщина, тихий вздох которой проник вдруг до самой глубины души.

— Татьяна Ивановна, — извиняющимся тоном произнес следователь, — мне для протокола нужно… Не подскажете, когда вы последний раз видели Бекетова и где вы были в среду около двенадцати?

— Видела во вторник, на дне рождения, а в среду была работе, — удивленно сообщила та. — Я в библиотеке работаю, здесь неподалеку. С одиннадцати и до шести.

«Раз здесь неподалеку, то от университета за тридевять земель», — отметил про себя Игорь Витальевич.

— А почему вы об этом спросили? Он в это время… умер?

— Да, примерно в это время.

Татьяна Ивановна пристально посмотрела на собеседника, ахнула — и в мановение ока потеряла сознание. Пока Талызин вскочил, чтобы ее подхватить, она уже уже упала на пол, опрокинув стул. «Да что я стал такой медведь, черт побери! — выругался он про себя, приводя женщину в чувство. — Одну довел до приступа, другую до обморока. И что я такое ей сказал?»

— Простите, — произнесла Татьяна Ивановна, открывая глаза. — Это нервы. Спасибо!

Она вцепилась следователю в плечо и не отпустила, даже когда он усадил ее на диван. Лихорадочное возбуждение отражалось на ее вмиг раскрасневшемся лице.

— Игорь Витальевич! — воскликнула она. — Не обманывайте меня! Это вопрос жизни и смерти! Это больше, чем вопрос жизни и смерти, гораздо больше! Скажите — он ведь не покончил с собой? Его убили? Скажите мне!

Пальцы женщины так крепко сжались, что следователь вынужден был разжать их силой.

— Может быть, и убили, — согласился он. — Не исключено.

Татьяна Ивановна счастливо рассмеялась, прижала ладони к горящим щекам. — Его убили! Как же я сама этого не поняла? Он не мог совершить смертного греха! Никогда, ни за что! Он не будет гореть в аду! Я, наверное, буду, а он никогда! Я отмолю его! Вы ведь знаете, — она ласково улыбнулась собеседнику, — самоубийцу не спасут никакие молитвы. Нет греха страшнее! Его нельзя отпевать и хоронить в освященной земле. Мы совершали страшный грех, обманывая церковь. Я была готова взять грех на себя, но бога ведь не обманешь. Если б вы знали, какой груз сняли вы с моей души! Если б вы знали!

— Я не очень понял, — уточнил следователь, — кто и как обманывает церковь.

— Завтра его будут отпевать. Я обязана была пойти к священнику и предупредить его, что Володя — самоубийца, и священник отказался бы от него. Только я бы не сделала этого и навеки погубила свою душу, а душу Володи не спасла бы. Но теперь все прекрасно. Его душа спасется.

— Он был верующим?

— Не так, как мне хотелось бы, — немного помрачнела Татьяна Ивановна. — Ему не хватало простодушия. Веру, ее грешно поверять логикой. Он часто пренебрегал обрядовой стороной. Говорил: «Танечка, неужели ты веришь, что Господь Бог — формалист?» Этими вещами не стоит шутить, но такой уж у него характер. И все-таки он был православным человеком и понимал, что есть смертный грех.

Смутившись и отведя взгляд, она добавила:

— Вот вы, наверное, думаете — какой же он православный, если всю жизнь живет с женщинами в грехе? Только тут мало его вины, тут вина наша. Я, например… Не знаю, простит ли меня Господь, но жалеть о прошлом не могу. Когда умерла моя мама — она долго и тяжело болела, лежала парализованная, и я ухаживала за ней, — так вот, мамочка умерла, когда мне было тридцать. До тридцати я жила по Божьим заповедям, а тут бес начал искушать. Покоя себя не находила, горем маялась, все было не в радость. Церковь забросила. Потом поняла — одиночество меня мучает. Ребеночка захотелось. Так захотелось — сильнее рая. А легко сказать? Красоты Бог не дал, от мужчин шарахалась, да и не знала их почти — где мне, такой, найти себе мужа? Вот и решила — лишь бы дитя родилось, а без мужа обойдусь. И сразу про Володю вспомнила. Так и встал перед глазами!

— Вы уже были знакомы?

— Так, видела два раза. У тети Лиды. Дудко Лидия Петровна, она моей маме двоюродная. Только я мало в те годы понимала. Мне и в голову не приходило, что между ними… Ей сорок пять было, ему сорок, но на вид он был не старше меня, честное слово! Я думала, он ей просто знакомый. Короче, отыскала я его и все, как есть, рассказала. Что ничего мне от него не нужно, все беру на себя, только бы ребенка родить. А откажет — с тоски помру. И померла бы, поверьте! — Она, помолчав, задумчиво добавила: — Иногда удивляюсь — за что мне, грешнице, такое счастье? Машка красавица растет — будто и не моя вовсе. И первая в классе ученица. Все ей легко дается.

Татьяна Ивановна снова помолчала, затем нервно, словно в полубреду, продолжила:

— Я тогда как все это представляла? Встретились и разошлись. Так и обещала Володе, да не выдержала характера. Стала к нему захаживать. Еще объясняла для себя — живет, мол, мужчина один, нуждается в женском пригляде. Обед приготовить, в квартире убрать. Прихожу — а он не гонит. Наоборот, ласковый такой, добрый. Я и верить не могла в такое счастье.

— А как же Лидия Петровна? — вырвалось у удивленного Талызина.

— А тетя Лида сама передала мне его из рук в руки, представляете? Все рассказала — какую еду любит, какие у него привычки. Я только тогда поняла, что между ними было. Тетя Лида — очень мудрая женщина, хотя в ее мудрости много цинизма. Сказала: «Мне сорок пять, пора и о старости подумать. Если сейчас не найду себе хорошего мужа, потом будет сложнее. А ты еще молодая, поживи в свое удовольствие». А через год они расписались с Борисом Васильевичем. Очень порядочный человек, вдовец, из военных. Живут душа в душу. А мне Володя взял и предложил переехать к нему. Мог бы забыть и про меня, и про будущего ребенка, а он нет, не забыл. Хотя имел полное право — весь грех был мой, и ответственность вся была на мне. Потом Машка родилась. Он-то мальчика хотел, но и ей был рад. Пять лет мы вместе прожили. Для меня это были годы счастья. Но я знала, что это временно. Незаконное счастье, понимаете? Незаслуженное. Я словно одолжила его у той женщины, которая была Володе суждена от Бога, а не пришла бы к нему сама.

«Пять лет, — подумал Талызин. — И Марина говорила про пять лет счастливой платонической любви. И с Анной Николаевной этот тип прожил ровно пять лет. Прямо-таки плановое хозяйство!»

А вслух спросил:

— Как по-вашему, Анна Николаевна и есть такая женщина?

— Нет, — снисходительно покачала головой собеседница, — конечно, нет. Она тоже от себя, а не от Бога. Только она не понимает этого и пытается бороться. И что? Вот родила во второй раз — а оказалась дочь. Не думаю, что ее это обрадовало, а ведь это знак Господень. И то, что первым у нее родился мальчик — тоже знак Господень. Когда Володя сказал мне, что Аня сделала УЗИ и у них будет сын, я поняла — Господь считает, мне пора уйти. Володя так мечтал о сыне, а мне Бог других детей не давал, только Машку. Я и без того получила от жизни больше, чем заслуживала. Время разбрасывать камни закончилось, пришла пора их собирать. Я всегда знала, что эта пора рано или поздно наступит. Не думайте, никто меня не выгонял, я ушла сама.