Вечером Зубровин и Колтунов дежурили на «наблюдательном пункте», их сменили Агеев и Озолс. Теперь мы располагали сведениями о движении по шоссе вражеских войск и техники.
ВЫХОД ИЗ ЛЕСУ
Утром все были в лагере. Я должен связаться с Большой землей.
Агеев и Колтунов разбрасывают антенны. Колтунов старается забросить конец провода повыше, но тот под тяжестью изоляторов соскальзывает с верхних веток.
— Не надо, Ефим, пусть лежит на кустах, — остановил я Колтунова, закончив шифровку телеграммы.
— Антенна всего на метр от земли? — удивленно взглянул на меня Озолс.
За меня ответил Зубровин:
— Нас всегда слышали, когда антенны разбросаны были низко. Это уже испытано.
Я присел к аппарату и сделал вызов — первый вызов после приземления.
Агеев отошел шагов на двадцать, снял кепку и, нахмурив брови, застыл. Он слушал.
Среди хаоса звуков, носящихся в эфире, различаю ответный сигнал.
— Все в порядке! — говорю я, успокаивая товарищей.
Около получаса я передавал сообщение о переброске из-под Тукумса в сторону Кулдыги трехсот машин с солдатами, данные, полученные от «языка», указал наше местонахождение, сказал о том, что Аустры нет с нами. Потом запаковал радиостанцию и спрятал ее под корнями огромной сосны, старательно замаскировав мхом.
На том месте, где я работал, Агеев подобрал: обрывки бумаги, нитку от парашютной стропы, — все это он сжег. Агеев следил за порядком всюду, но особенно в лагере, где мы проживали, и на «наблюдательных пунктах». Так и должно быть. От него часто доставалось Колтунову за то, что тот забывал прятать окурки.
После приземления мы еще ни разу не разжигали костра. Ели размоченные сухари с маслом и колбасой, воду для питья брали в ручье.
— Нам необходимо точнее узнать обстановку в этом районе, — прохаживаясь по тропе, говорил Зубровин, — узнать настроение местных жителей. Сейчас я, Костя и Виктор пойдем на хутор. У нас есть три комплекта немецкого обмундирования, его мы используем. Ефим и ты, Алексей, отправитесь к шоссе, будете наблюдать за движением.
— Закурим, товарищи, и присядем перед дорогой, — предложил Агеев, когда мы — трое — переоделись в немецкую форму и были готовы к выходу.
Покурили. Договорились о месте встречи на случай боя.
— Всего хорошего, товарищи!
— И вам также!
Расставшись с Колтуновым и Агеевым, мы скоро вышли на лесную дорожку. По обеим сторонам ее зеленой стеной возвышались высокие, стройные сосны.
Но любоваться красотой леса долго не пришлось. На повороте шедший впереди Озолс отпрянул в сторону и негромко сказал:
— Гитлеровец! — Зубровин подал команду:
— Не обращать внимания!
Надвинув на лоб фуражку, Зубровин уверенно шагал вперед. Мы последовали его примеру.
Впереди, в стороне от дороги, стоял высокий человек в кожаном комбинезоне с трехствольным ружьем. Должно быть, он охотился на коз. Увидев нас, он вздрогнул, встал «смирно» и приветствуя, поднял руку. «Крикнуть бы сейчас „хенде хох“ этому охотнику», — подумал я. Но приказ есть приказ, мы молча ответили на приветствие и прошли дальше.
Перед нами, неподалеку от леса, хутор: дом сарай, баня. Вдали виднеются постройки другого хутора.
— Зайдем! — сказал Зубровин.
У крыльца стояли ведра и бидон. Лохматый пес поднялся навстречу и, не лая, завилял хвостом.
Костя Озолс постучал в дверь.
Вышел хозяин, толстяк, с засученными по локоть рукавами. Его лицо выражало беспокойство. Он молча пропустил нас в сени.
В комнате находились две женщины — пожилая и молодая; за юбку молодой держался мальчик трех- четырех лет.
— Гутен таг!..[1] Свейки!..[2]
Женщины холодно ответили на приветствие, а молодая с явной неприязнью посмотрела на рыжеватого Зубровина и быстро вышла в другую комнату.
Зубровин спросил по-немецки у крестьянина, как идет жизнь, побьем ли большевиков?
Хозяин молча развел руками.
— Он не понимает по-немецки, — пояснил Озолс.
— А по-русски?
— Понимаю.
— Тогда можно и по-русски, — усмехнулся Зубровин.
Командир и я плохо владели немецким языком, что сейчас ставило нас в неловкое положение. Находясь в тылу противника, как я ругал себя за то, что когда-то в школе на уроках немецкого языка решал шахматные задачи…
— Побьете или не побьете — вам виднее, господа, — ответил крестьянин на вопрос Зубровина. — Фронта у нас было не слышно, а теперь гремит, — показал он в сторону.
Он хотел сказать еще что-то, но стоявшая рядом с ним пожилая женщина в стареньком синем платье, видимо, жена хозяина, дернула мужа за рубаху. Он замолчал, растерянно оглянулся и пригласил нас в другую комнату.
Я подошел к этажерке, стоявшей в углу. На полках было около десятка книг. Достал одну; мне попалась хрестоматия по литературе. Раскрыв ее, увидел портрет Александра Сергеевича Пушкина и под ним стихотворение «Памятник» на латышском языке. Перелистывая книгу, я встретил тут имена Гоголя, Толстого, Горького. Здесь были стихи Яна Райниса, латышского поэта-революционера, стихи Тараса Шевченко. Год издания хрестоматии был 1941. На первой странице я нашел подпись владелицы этой книги — ученицы 7 класса Ады Meльдер.
Я показал хрестоматию подошедшему ко мне Зубровину, тот усмехнулся.
— Вот как, — тихо сказал он и, кивнув головой, будто соглашаясь с чем-то, повернулся к разговаривавшим Озолсу и хозяину.
— Что вам во мне понравилось? — нахмурившись, строго спрашивал Озолс. — Скажите, что вам шепнула сейчас жена?
— Она говорит, что вы похожи на тех, что с неба падают, — ответил крестьянин и посмотрел на Зубровина, потом на меня.
— А как вы думаете? — спросил, вмешавшись в разговор, Зубровин.
— Как я думаю, — начал крестьянин. — Думаю, она права. Видно вас, какую форму вы ни надевайте. Я сам был на войне и кое в чем разбираюсь. Пришли вы и даже в дверь постучали. Гитлеровцы так не поступают, идут без разрешения.
— Пусть будет по-вашему, если вам нравится, — сказал Зубровин, видя, что продолжать выдавать себя за немцев далее бесполезно.
— Кто это — Ада? — спросил я, показывая хозяину хрестоматию.
— Ада… дочь. Она, еще когда русские были за Псковом, поехала к брату в Алуксненский уезд. Теперь там уже три месяца нет немцев.
