Будет ли подобный ему в жизни Андрея? Удивительно. Ночью будут гореть те же звезды, что и вчера, а думы уже будут совсем другими и у него, и у Леси. На них легла печать войны. Звезды те же самые, а жизнь совсем иная! Жизнь! Как хочется Стоколосу дожить хотя бы до той минуты, когда бойцы застав с помощью армии восстановят границу! Как все-таки мало хочется. И это должно совершиться через несколько часов. Может быть, вечером. Может быть, завтра… Но тогда уже, наверно, может не быть ни Андрея Стоколоса, ни Ивана Оленева, ни Максима Колотухи, ни Василия Рябчикова, на плечи которых легло вот такое тяжелое бремя защиты Родины.
— Вот именно! — с досадой сказал Оленев, будто угадав, о чем думает Андрей.
— Ты, Ваня, не очень обижайся на меня, — сказал миролюбиво Максим Колотуха. — Теперь я убедился, что полковник Шаблий не зря тебя премировал часами!
Шум, поднятый вражескими солдатами, вдруг захлебнулся в протяжном «ур-уррр-а-а-а!». Дружно и на высшей ноте заговорили два станковых пулемета, поливая свинцом гитлеровцев.
— А что я говорил! А что я говорил! — воскликнул Максим Колотуха. — А ты, Живица, не верил!
— Хлопцы! Помощь пришла!
— Теперь мы зададим им перцу!
— А ты слезу пустил, Живица!
— Да я же не камень!
Это известие окрылило пограничников, прибавило им силы и стойкости. Максим почти бегом пошел на заставу за подкреплением.
А был седьмой час утра, третий час войны. На заставу прибыло два отделения из комендатуры, которые привел помначштаба старший лейтенант Постиков. Потом из расположения 72-го кавалерийского полка появились целых два взвода всадников и сразу пошли в бой уже вблизи железнодорожного моста. К соседнему селу тоже направилось подразделение кавалеристов из этого же полка, чтобы встретить врагов и преградить им дорогу к железнодорожной станции. Немало значили эти первые часы, которые выстояла застава, для положения здесь, на данном участке фронта.
Враг не смог уничтожить пограничников, с ходу оседлать мосты, которые контролировались пулеметным огнем. Превосходящие силы противника не смогли пройти в глубь левого берега. Сейчас же положение на заставе с приходом кавалеристов даже улучшилось.
Щуря от солнца глаза, из бомбоубежища робко вышли дети. Только у лейтенанта Рябчикова их было трое — два маленьких мальчика и старшая девочка, которой исполнилось пять лет. Увидев отца, детвора кинулась к нему. Один повис на шее, другой прижался к груди. Девочка целовала запыленные щеки отца. Так, обняв всех троих, и выпрямился отец.
— Наш папка!
— Мой!
— Что ж, Василий Михайлович! Тебе и отвозить ребят на железнодорожную станцию, — сказал капитан Тулин.
— Папочка! И я. Оседлаем сразу двух коней! — настойчиво предложила Леся. — Брички разбиты взрывами.
— Верно. Давай. Детей в мешки, чтобы больше поместилось за один рейс. Потом прямо через кустарник, а по открытой местности рысью, — изложил свой план лейтенант Рябчиков.
— Папа! Разреши, я помогу, — попросила Леся.
— Поедешь и ты с мамой. Есть приказ: женщин и детей отправить в глубокий тыл. Пришло подкрепление, Василий Михайлович. Ты тоже можешь оставить заставу.
Павел Тулин прощался с дочерью и женой, которым предстояла долгая дорога на восток. Жена вытирала слезы. Сколько дорог они прошли вместе! И Каракумы, и Памир, и степь над морем в Крыму, и Днестр, и вот еще Прут.
Сколько пережито и за прошедшие часы войны?! Да, настало время расставаться Маргарите со своим Павлом. Когда теперь встретятся? Как развернутся события на заставе после обеда, вечером?
Маргарита и Павел поцеловались. Поцелуй в их семье — это последнее прикосновение, проводы мужа в поход, вдогонку лазутчикам и диверсантам, в бой с бандой вооруженных нарушителей государственной границы и, конечно же, встречи из этих походов. Ни одно расставание Маргариты и Павла не было столь печальным и тревожным, как в это утро 22 июня 1941 года.
— Прости, что не всегда был внимателен к тебе. Все на службе. Все некогда. Прости меня, — вдруг прошептал Тулин.
— Что ты, Павлик! Это я, неженка, нюнила втихую, когда тебе было тяжело, всего побаивалась. Даже на коне не научилась ездить. И теперь на виду у всей заставы приходится садиться вместе с Василием Михайловичем на одного коня! — стыдясь, говорила Маргарита, обнимая мужа. — Леся! Где ты? — оглянулась мать.
— Она со старшиной собирает вещи, — ответил Павел. — Как много сейчас хочется сказать. Кажется, что у нас и времени не было поговорить. Не плачь. Надейся на лучшее, любимая моя!
— Павел, милый! Береги себя, — сдержанно всхлипнула Маргарита, прижавшись к груди мужа.
Максим Колотуха и Леся принесли два чемодана. У девушки был солдатский мешок, в который она положила кое-что из одежды, несколько книг и шкатулку, подаренную Майборским. Леся никогда еще не видела такими печальными и растроганными отца и мать.
— Если бы ты знал, Максим, — прошептала девушка, — как не хочется мне оставлять отца! А где сейчас Стоколос?
— В окопах, на берегу. Ты не волнуйся, — успокоил Максим, заметив, что Леся прислоняет ладони то к щекам, то ко лбу.
— Не понимаю, что делается со мной! Жаль отца, мать… В голове все перепуталось: мама, папа, детвора Рябчикова, все парни с нашей заставы и Андрей тоже. Хотела увидеть. Ты скажи ему, что я никогда его не забуду. — Девушка говорила не очень складно, волнуясь.
— Все скажу. Мы все тебя любим, Леся. Андрей не зря назвал тебя солнечной!
— Откуда ты знаешь? — вспыхнула Леся.
— Оленев говорил… Ну, счастливой тебе дороги! — попрощался Колотуха.
— Так договорились, Маргарита Григорьевна, — сказал лейтенант Рябчиков. — Поедете до Полтавы. А потом в Гадяч, а оттуда в Лютенки. Там с моей Зиной и детишками и перенесете невзгоды.
Полтора километра открытой местности оказались очень длинными. И люди, и кони напряглись. А вражеские минометчики били по косогору. Завыли, засвистели мины.
— Бойтесь не ту мину, что воет, — предупредил Рябчиков Маргариту и Лесю, — а ту, которая шелестит.
— Когда вы успели, Василий Михайлович, разобраться?
— Сегодня. Ну, детки! Не канючить! Вы ведь уже большие! — утешал всех и себя отец. — Скоро лесок, и тогда никакой черт нам не страшен. Все мины зацепятся за ветки!
В лесу остановили лошадей.
— А на станции купишь мороженое? — спросил кто-то из детишек, высунув голову из мешка.
— А как же! Эскимо купим. Только сидите спокойно. Не высовывайтесь!
В скверике возле станции люди с узлами и чемоданами. Когда подали вагоны, людская волна залила перрон. Все спешили, толкались и поглядывали на небо, откуда ежеминутно можно ждать беды.
— Спокойно! Успеете! — сдерживал толпу дежурный по станции старшина милиции.
— Да это же мой знакомый! Старшина Опенкин, — обрадовался Рябчиков. — Товарищ Опенкин! Помогите нам!
Опенкин подошел, взглянул на узлы и не поздоровался.
— Извините! Но вначале мне нужно посадить в поезд детей, женщин, ну а потом и ваши узлы…
— Да ты что? Не узнаешь меня? — поразился Рябчиков.
— Вы должны меня понять. Сначала в вагон пойдут дети и женщины, а потом уже и ваша жена с чайным сервизом и тульским самоваром, — мрачно кивнул старшина на узлы, которыми были навьючены кони.
— Сам ты тульский самовар! Откуда тебя такого взяли в милицию. Немедленно помоги поставить на землю узлы! И осторожно. Дети — это тебе не сервиз и не самовар!
