Андрей оглянулся и оцепенел: пограничники несли капитана Тулина.
— В укрытие! — еще раз крикнул Рябчиков и спросил Андрея: — Батареи не разрядились, когда слушали известия?
— Нет! — ответил Андрей, и тут какой-то клубок подкатил ему к горлу: что с Тулиным?
— Подам знак рукой, — сказал Рябчиков.
Ярко вспыхнула искра. Почернели концы проводов, которые соединил Стоколос. И в то же мгновение сработали детонаторы в трех зарядах. Прогремел взрыв. Эхо от него покатилось между лонжеронами и фермами, отозвалось в плавнях. Почти половина моста левого берега рухнула в воду.
— Здорово! — выкрикнули красноармейцы, которые уже третьи сутки держались в своем блокгаузе.
В небе клубились огненно-желтые тучи от сгоревшего тротила. Взрыв послужил сигналом к атаке красноармейцев на позиции фашистов, которые укрепились в плавнях. Теперь этим захватчикам на левом берегу придется туго. Нет ни единой переправы, по которой подошло бы подкрепление. Да и огневая поддержка с противоположного берега все слабела, потому что армейские артиллеристы пристрелялись.
Покатилось «ура» в плавнях. Противник был стиснут с трех сторон.
— Ура! — мощно неслось над Прутом.
В этот выкрик вплетались артиллерийские залпы. И все, кто был на берегу, думали, что так же гремят батареи и победный клич пехотинцев и пограничников звучит по всей границе от Дуная и Прута до последней скалы на материке, которая свисает над разбушевавшимся Баренцевым морем.
Пограничники шли от разрушенного железнодорожного моста на заставу. Шли, поддерживая раненых, унося убитых. Шли, понуро опустив головы. Каски и фуражки держали в руках. Среди тяжелораненых был и Павел Тулин. В грудь и живот попали две разрывные пули. Разрывными в этот день фашисты стреляли впервые. В первый вечер войны они сожгли Сокольникова. На третий вечер войны стреляли разрывными и тяжело ранили Тулина. И тогда и сейчас фашисты нарушили международную конвенцию, которая запрещала применять разрывные пули и жестоко, не по-человечески обращаться с пленными. Смешными и наивными выглядели сейчас гарантии этой конвенции.
Леся, увидев окровавленного отца, отступила, закрыла лицо руками. К ней подошел Рябчиков и обнял за плечи.
— Он выживет! Сейчас ему окажет помощь хирург из кавалерийского корпуса.
Леся не плакала и не отвечала на слова Рябчикова. Когда отца положили на нары в бункере, Леся склонилась над ним.
— Папа! Ты узнаешь меня?
Тулин застонал и прошептал губами, на которых застыла желтоватая пена:
— Доченька моя!.. — Лицо его перекосилось, наверное, он хотел улыбнуться. Обвел взглядом присутствующих. Узнал Рябчикова и тихо сказал: — Будешь за меня, Василий.
— Не надо об этом.
— Молодцы! Взорвали-таки мост. А как там граница, еще не восстановили? — спросил через силу. — Дожить бы до минуты, когда будет восстановлена граница на нашем участке. Вынесите меня. Хочу видеть Прут, плавни. Хочу слышать бой…
Раненого вынесли на клумбу. Отсюда видно и Прут, и руины мостов. Возле железнодорожного не смолкала стрельба. Гремела артиллерия, разбрасывая огненные снопы. Ярко багровел закат. Смеркалось.
Леся стояла и держала отцовскую руку.
— Как хорошо пахнут цветы, которые сажала ты с мамой. А почему ты плачешь?
— Папа! У тебя холодеет рука!.. — с ужасом сказала она.
— Леся! Не оставляй маму. Вам вместе легче будет… А где Андрей?
— Он еще на берегу.
— Сейчас появится врач, — сказал Рябчиков, успокаивая раненого, себя и товарищей.
— Не нужно врача.
Прибежали запыхавшиеся Стоколос и Оленев.
— Товарищ лейтенант! — доложил Андрей, тяжело дыша. — Красноармейские части разбили вражеский батальон в урочище. Остатки удирают на лодках в Румынию!
— Вот именно!.. Из их батальона остались одни веники! — добавил ефрейтор Оленев. — Граница восстановлена, товарищ капитан!
— Я верил, что так будет, — прошептал обескровленными губами Тулин. — Андрей! Встретишь полковника Шаблия, передай ему: застава выполнила свой долг! Поднимите меня. Хочу еще раз посмотреть на Прут… Леся! Рита! Милые мои… Ми-и…
Рябчиков, Стоколос и Оленев подняли начальника заставы. Руки его безжизненно повисли. Андрей стиснул пальцы Тулина. Но они были вялыми, бессильными. Капитан Тулин умер.
12
Пыль, поднятая машинами, обозами, колоннами людей, стадами коров и отарами овец, не успевала оседать, клубилась вверху и надолго заслоняла солнце. Над раскаленной степью носились фашистские стервятники, уничтожая все, что двигалось. В запыленном и задымленном от пожаров небе завязывались воздушные бои. Самолеты неистово ревели, то падая в пике, то стремительно взмывая вверх. Нередко этот рев сопровождался взрывом и огненной вспышкой, после которой истребитель или бомбардировщик несся своим последним маршрутом, врезаясь в твердую и растрескавшуюся бессарабскую землю.
В составе армейских частей, которые с боями отходили к Днестру, были и пограничники. Держались они до второго июля, напрочь сорвав планы фашистского командования внезапным ударом уничтожить заставы на реке Прут, форсировать реку и захватить плацдарм на левом берегу.
В десятых числах июля, как это и бывает часто в период жатвы, небо заволокли тучи, пошли дожди. Вылеты вражеской авиации намного уменьшились, а машины буксовали в оврагах, вязли в черноземе. И все же в июле солнце брало свое, и через два-три дня степные дороги снова клубились пылью и дымом.
И днем и ночью гремели бои. Войска Красной Армии, сдерживая противника, бились за каждую пядь земли. В конце июля наши части подошли к Днестру, к переправам, которые наводили саперы. Спешили на левый берег, потому что там была укреплена полоса бывшей границы. Из дотов и дзотов на левом берегу Днестра можно было снова встретить огнем и задержать захватчиков.
Шли на восток и пограничники. В арьергарде — застава капитана Тулина, которого заменил лейтенант Рябчиков.
Больше половины личного состава заставы погибло.
Тяжело заболела Леся Тулина. Совершенно убитая горем, девушка еще простыла в дождь. Каждый, кто как мог, стремился помочь ей. Один приносил из села красное вино, чтобы девушка выпила его горячим, другой — молока и меда, какие-то лечебные травы, но ничего не помогало: Леся осунулась, на лице чуть пламенел остаток румянца.
Печальным шел и Андрей Стоколос. Болезнь Леси угнетала его. В душе он жалел, что она не поехала на восток в первый же день войны. Тревожил и непонятный отход наших войск. Стоколос еще мог объяснить это отступление как стратегический маневр, чтобы подготовиться к контрнаступлению. Сдержать на всем фронте все дивизии в первые часы и дни войны трудно. Враг находился в более выгодном положении: у него внезапность, наступательный порыв, опыт. Но Стоколосу казалось, что противника можно было задержать хотя бы дней на десять на первых ста километрах от границы, если бы все так стояли, как пограничники на Пруте, Сане.
Бойцы погибшего Тулина смотрели на противника вполне трезвыми глазами, потому что знали не только силу его ударов, но и свою силу тоже. Неделю удерживать границу, на глазах у врага взорвать мосты — это хоть и незначительный, но первый взнос в общую победу. И пограничники вынесли уверенность: фашистов бить можно!
