Майборским.
В шкатулке хранились письма от Виктора. В одном из них он спрашивал, что ей известно об Оленеве, Колотухе и Стоколосе. О них писал Полине Ивановне полковник. Все трое «отбыли в командировку». Леся понимала, что значит эта командировка: парни направлены во вражеский тыл.
Не сидят без дела в Харькове ни Опенкин, ни Рубен. Они готовятся стать минерами, а Леся радистом. Опенкин и Рубен занимаются практическими действиями уже здесь. В районе наиболее значительных объектов они готовят глубокие скважины, куда в случае необходимости опустят взрывчатые вещества и мины невиданной конструкции. Эту работу инженер Веденский доверяет лишь тем, на кого можно целиком и полностью положиться, ибо мины, которые ставят они, необычны, их еще не знает история войн.
Девушка положила руку на шкатулку. Вспомнился выпускной вечер 21 июня, встреча с Андреем, их разговоры про звезды. Но в эти воспоминания вихрем ворвался Виктор Майборский. И потому, что подарил шкатулку, и потому, что только он один ей и пишет. И как пишет! Она даже помнила наизусть целые строчки. «Ну зачем так писать? Ведь я же люблю Андрея!» Но рука тянулась к шкатулке. И снова перед глазами строчки, написанные четким прямым почерком.
«Леся, милая! В тех двух письмах я описал тебе всю свою жизнь. Мне хочется кому-то излить душу. В госпитале такого человека нет. Вернее, хороших людей тут много и среди раненых, и среди врачей, медсестер. Чудесный человек комиссар госпиталя. Он внимательно и чутко относится ко мне, как к участнику первых боев, пограничнику. Я, конечно, горжусь тем, что я пограничник, тем, что нас так уважают. Но еще в десятом классе я мечтал стать танкистом, поступил в танковое училище. Танки и сегодня моя боевая мечта. Ведь без них не добыть победу в этой войне. Леся! Солнышко мое! Одно прошу: пиши мне, как бы ты ни относилась к тому, что я пишу. Пиши, без твоих писем я не представляю свою жизнь. Они для меня — воздух Карпатских гор, степной ветер над нашим Прутом, вода родной криницы для жаждущего. Письма твои для меня как тепло весеннего солнца, ласковое и радостное. Понимаешь, без этого нет жизни человеку. Обещай писать хоть несколько строчек. Леся! Звездочка наша! Ты не обижайся на эти обращения. Я же пишу не «моя», а «наша». Ты девушка наша, девушка нашей заставы, границы на Пруте, а может, всей границы от Дуная до Баренцева моря, потому что я уверен — красивее, милее тебя не было на западных заставах. Я уже не говорю о твоем мужестве, благородстве, чистой, как у твоего отца, душе, верном сердце. Наверное, ты понимаешь, что так обращаться к «нашей» девушке можно только тогда, когда любишь ее безгранично. Да так я и люблю тебя, Леся! Радость ты наша! И моя тоже радость и надежда жизни и борьбы. Я сказал, наверное, более чем достаточно, чтобы выругать меня, но никак не смолчать. Пиши мне! Люблю тебя! Люблю тебя и целую твою руку, что лежит на моем лице, на моем челе.
Саратов. 5 сентября 1941 года».
Леся вздохнула и села на стул, опустила голову. Давно она получила это письмо, но так и не смогла ответить. Ей хотелось плакать: «Ну почему ты не пишешь, Андрей? Где ты?» Она готова так крикнуть, чтобы стало слышно в Киеве и даже во вражеском тылу. Да. Во вражеском тылу. Почему? Разве оттуда могут прийти письма, да еще в такое время, когда Красная Армия отдает села, местечки и города. А тут еще Майборский. Нашел время для признания в любви. Какая любовь, если армия истекает кровью в борьбе. Кто это научил его писать так красиво? Нет, милый политрук! Написать я напишу, но вот горячих слов не будет. Я сочувствую тебе, ты человек прекрасный, честный, мужественный. Но это не дает тебе никакого права вот так ранить мое сердце мою душу. Ты хочешь письмами доказать свое превосходство над Андреем, не только знаниями, но и помыслами, душой. Не надо… Не нужно..»
Леся задумалась, а за спиной беззвучно встала Полина Ивановна.
— Наверное, не знаешь, что и ответить Майборскому? — искренне спросила она.
— Не знаю. Война, а он про любовь, — беспомощно ответила Леся.
— Что война? — простодушно сказала Полина Ивановна. — У пограничников всегда была война. Правда, не такая ужасная, как ныне. А любовь всегда рядом. Или ты Андрея любишь? — осторожно спросила женщина. — Гордый он, неприступный. Сколько жили, а меня так матерью и не назвал, — с сожалением добавила она.
— Родная мама так запечатлелась в его памяти, что он видел ее всю жизнь.
— Славной была Марина. Красивая и храбрая. Отстреливалась от бандитов одна. Страшные были тогда ночи на восточной границе. Правда, и сейчас не легче. Ты не слышала, что передают о Киеве?
— Идут тяжелые бои. А телефонной связи с Киевом уже нету, — ответила Леся, зная, что между столицей и Харьковом действует только радиосвязь.
— Неужели стряслась беда? Газеты еще вчера писали: «Киев был и будет советским!» — с болью проговорила Полина Ивановна. Они помолчали. Леся задумчиво смотрела на эту смуглую женщину с добрыми карими глазами, с вечной трогательной улыбкой. Сколько в ней щедрости, доброты, ласки. Леся мысленно даже укоряла Андрея: «Почему он не называет Полину Ивановну матерью, когда она действительно такая родная для него, а вот в эти дни и для нее, Леси?»
— Будем готовить ужин. Обещали прийти втроем. Илья Гаврилович, Опенкин и Рубен, — сказала Полина Ивановна.
— Придут, — вздохнула Леся.
— Что так грустно?
— А потому что завтра или через несколько дней и мы отправляемся «в командировку».
Полина Ивановна чуть не выпустила нож из рук.
— Не хотела вас огорчать. Тем более со мной еще вопрос не решен. Хотят, чтобы я еще училась. Но вроде все в порядке, — оживилась Леся. — Может, встречу там маму.
Раздался звонок. Лида, только прибежавшая со двора, кинулась открывать дверь. Из коридора донесся ее голос:
— Это Илья Гаврилович с пограничниками!
— Да какие же мы пограничники в гражданском, — возразил Опенкин, здороваясь и вручая Лиде кулек с конфетами.
— Здравствуйте, Полина Ивановна! Чувствовали, здесь жарится картошка, и поэтому спешили. А были на аэродроме, — поцеловал руку хозяйке Веденский.
— Заходите, заходите, дорогие гости.
Веденский не только обучает минеров. Под его руководством вокруг Харькова создают минный пояс. Уже организована оперативно-инженерная группа, в распоряжение инженера выделен саперный батальон. Есть и личный дерзкий замысел у Веденского. Он хочет впервые применить мины, которые можно взрывать на расстоянии, послав им радиосигнал. Эта работа кропотливая. Заряды надо закапывать в землю глубоко. Лопатами тут не управишься. Илья Гаврилович заказал на заводе специальные буры. Саперы уже начали бурить скважины. Радиоминирование инженер доверил надежным людям. И среди них Опенкин и Рубен. События на фронте торопят. Успеть бы заминировать аэродром, участки шоссейных дорог, важнейшие объекты в самом Харькове. Илья Гаврилович убедился, что ему минозаградительную работу надо осуществлять в контакте с действиями партийного подполья.
— Удалось бы! — подумал он вслух.
— О чем это вы? — спросила Полина Ивановна.
— Это от усталости. Много приходится сидеть над схемами и чертежами. А еще больше ездить. Дело всегда прикипает ко мне, и я хожу под его впечатлением. Так что не удивляйтесь, что сам с собой разговариваю. Я даже иногда ругаю себя вслух! — усмехнулся Веденский, хотя в эти дни было не до улыбок. Он сурово посмотрел в лица друзей и сказал: — Известия неутешительные. Противник осатанело штурмует Киев. Гитлер кинул с центрального фронта целую армию. Киеву тяжело. Сейчас Киев как родной брат прикрывает Москву с юга. — Илья Гаврилович взял чарку и тихо сказал: — За мужество киевлян, всех защитников города.
— За Семена Кондратьевича и Андрейку! — со слезами добавила Полина Ивановна.
— За Оленева, за Колотуху! — сказал Артур Рубен.
