На Томасе были потертые джинсы и фланелевая рубашка под кожаной курткой. Он поймал на себе скептический взгляд дамы в костюме от Шанель и посмотрел на нее с таким вызовом, что она поспешно принялась шарить у себя в сумочке.
Эта агрессия была напускной. В подобных местах Томасу всегда хотелось заправить рубашку и выпрямиться. Он словно пытался — тщетно, разумеется — сойти за своего или произвести на кого-то впечатление, что еще хуже. Найт раздраженно подумал, что Эсколм настоял на том, чтобы встретиться именно здесь, как будто хотел утереть бывшему учителю нос своим успехом, и тотчас же одернул себя.
Этот Дэвид был неплохим парнем. Пусть странным, возможно, немного невротическим, но в нем не было ни заносчивости, ни злобы.
Двери кабины открылись, Томас вышел, осмотрелся по сторонам и прошел по коридору к номеру 304. Дверь была сделана из дорогого массивного дерева, скорее всего тика. Такая хороша для особняка, но никак не для гостиничного номера. К ней оказался прицеплен такой же массивный бронзовый молоток.
Найт постучал и стал ждать.
Ответа не последовало, и он постучал снова.
Вдруг дверь распахнулась, и Томас после десятилетнего перерыва снова увидел Эсколма.
Их встреча получилась странной. Распахнув дверь настежь, Дэвид какое-то время молча таращился на гостя, затем повернулся к нему спиной и, бормоча что-то себе под нос, быстро вернулся в комнату. Дверь оставалась открытой. Пройдя внутрь, Томас смущенно остановился, глядя на то, как хозяин номера рассеянно перебирает книги, лежавшие на столе, после чего с яростным криком смахнул их на пол. Все то, что он слышал в голосе Дэвида Эсколма по телефону, усилилось в разы.
Казалось, литературный агент забыл о своем посетителе. Он возбужденно расхаживал по комнате, непрерывно шевеля губами, время от времени останавливался и тер виски обеими руками — картина бесконечного отчаяния. На нем было, вероятно, то, что считалось у него рабочей одеждой, но он снял пиджак, галстук и расстегнул несколько пуговиц на мятой рубашке. Комната, куда попал Томас, являлась зеркальным отражением своего обитателя. Все изящное и утонченное словно опрокинул ураган. Пол устилали книги и бумаги, кофейный столик был опрокинут, а ваза с тюльпанами, прежде стоявшая на нем, валялась разбитая на ковре. На полу лежала знакомая коробка с компакт-диском: «ХТС», альбом «Английское поселение».
— Дэвид, что случилось? — спросил Томас.
Эсколм обернулся, словно вспомнив, что он не один, издал глухой смешок и снова принялся расхаживать из стороны в сторону, пробираясь между вытащенными ящиками с одеждой и бутылками с шампанским, которых было не меньше полудюжины, разбросанных на полу подобно гаубичным снарядам.
— Извините, — сказал Томас. — Кажется, я пришел не вовремя, поэтому ухожу. Быть может, вы как- нибудь позвоните мне…
— Нет! — закричал Эсколм. — Не уходите!
Пустота в его взгляде внезапно исчезла, он снова стал серьезным и полным отчаяния.
— Похоже, вы заняты, — продолжал Томас. — Я могу вернуться…
— Нет, — повторил Дэвид, быстро подходя к нему и хватая за руку с такой силой, что у Томаса побелели костяшки пальцев. — Ради бога, извините. Я… сам не свой. Но вы нужны мне здесь. Пожалуйста, садитесь.
Фраза «сам не свой» и то обстоятельство, что все те стулья, которые не были опрокинуты, были завалены книгами и бумагами, вызвали у Томаса сомнение.
Перевернув кожаное кресло, Эсколм смахнул на пол какие-то бумаги, указал на него и снова предложил:
— Пожалуйста, садитесь.
Медленно, не отрывая от него взгляда, Томас сел и осторожно произнес:
— Быть может, вам лучше последовать моему примеру.
Эсколм лихорадочно затряс головой, словно основательно обдумывая предложение, затем с хрустом наступил на осколок вазы и устроился напротив Найта.
— Дэвид, что здесь происходит?
Молодой литературный агент долго сидел совершенно неподвижно, затем, к ужасу Томаса, снова закрыл лицо ладонями, качнулся вперед и испустил долгое сдавленное всхлипывание. Потом он убрал руки, однако у него на лице оставалась гримаса горя, рот растянулся в пародию улыбки, глаза были зажмурены, по щекам текли слезы.
— Я потерял, — выдохнул Эсколм.
— Что? — едва слышным шепотом спросил Томас, по-прежнему чувствуя себя напряженно и неуютно.
Дэвид наконец поднял на него взгляд, словно собираясь с духом, чтобы произнести эти слова:
— «Плодотворные усилия любви».
— Что?
— «Плодотворные усилия любви», — повторил Эсколм. — Пьесу Шекспира.
Найт, совершенно оглушенный, какое-то время молча смотрел него, потом сказал:
— Но ее же никогда не существовало. Если она и была написана, то до нас не дошла. Пропала.
— Вы не правы, — возразил Дэвид. — Я держал ее в своих руках всего каких-нибудь несколько часов назад, и вот теперь ее нет.
Глава 7
— О чем вы говорите? — спросил Томас.
Его напряжение внезапно испарилось. Он чувствовал странную расслабленность, словно все это было шуткой или недопониманием.
— «Плодотворные усилия любви»? Такой пьесы просто нет.
— Есть, — сказал Эсколм. — Была. Я держал ее в руках.
— Дэвид, такой пьесы нет и никогда не было, — мягко повторил Томас.
— Она существовала, — упрямо повторил литературный агент, успокаиваясь по мере того, как неистовое отчаяние переходило в усталость. — Есть и сейчас. Я держал ее в своих руках, вот здесь, — сказал он, снова закрывая глаза.
Силы покинули его, и он обмяк в кресле.
— Как пьеса могла попасть к вам в руки? — спросил Томас, стараясь не пустить в свой голос сомнение, защитить этого человека от заблуждения.
— Она у меня была. — Эсколм вздохнул. — Но теперь ее нет.
Это становилось навязчивым заклинанием, поэтому Томас попробовал зайти с другой стороны и поинтересовался:
— Где вы ее нашли?
— Я ее не находил, а одолжил у одного клиента, — сказал Эсколм.
Томас так медленно сделал выдох, что получился свист. Одно дело — потерять то, что Эсколм принимал за утерянную пьесу Шекспира, и совершенно другое — лишиться того, что доверил ему клиент, считающий, будто владеет неизвестной пьесой Шекспира. Разумеется, это не так, ничего подобного просто не может быть. Но если кто-то считал иначе, хотя бы утверждал это, а затем передал пьесу на хранение своему литературному агенту!.. Неудивительно, что Эсколм на грани срыва. Это может его уничтожить.
— Хорошо, — начал Томас. — Когда вы держали пьесу в руках в последний раз?
Он будто помогал Куми искать ключи от машины.
— Поселившись в гостинице, я положил ее в сейф, а час назад достал, чтобы показать вам, — ответил Дэвид и сверкнул глазами на Томаса, словно это была его вина.
Найт отмахнулся от подобного обвинения и поинтересовался:
