ПОСЛЕДНЯЯ ЛЮБОВЬ
До-мажорную гамму ждет еще немало прекрасных мелодий.
«…и вскоре оказывается, что больше уже никогда ничего не сделать».
1
В зале только что погас свет. Сцена освещена. Можно начинать. Со стороны сада входят музыканты. Их четверо. Трое молодых людей и девушка. Две скрипки, альт и виолончель. Под аплодисменты все четверо слегка кланяются. Затем рассаживаются. Каждому свое место. По дуге. Слева направо: первая скрипка, вторая скрипка, альт, виолончель. Смокинг первой цвета слоновой кости. Двое других молодых людей облачены в черное. Девушка в длинном и свободном зеленом платье. Первая скрипка и виолончель — брат и сестра. Квартет носит их имя.
К программе концерта. Квартет «Александер» решил включить в нее три произведения. Опус 20, № 6 Йозефа Гайдна. Далее, премьера нового сочинения. Третий струнный квартет (оп. 12) французского композитора Поля Седр
Поль сейчас в зале. Внизу. В партере. В середине восьмого ряда. Его никто не знает. Он ничем не выделяется. Никому нет до него дела. У него в груди колотится сердце. Обстановка не совсем обычна. Стоит лето. Жара. На дворе август. Точнее, 18 августа. Публика, в целом довольно молодая, возбуждена. Огромный зал переполнен. Уйма народу. Для Поля это внове. Ни одному из его сочинений не выпадало еще бросить вызов широкой публике летних фестивалей. Цюрих, 1987 год.
Тишина не спешит. Расползается по залу. Опускается на головы. Настигает самых рассеянных. И вот уже каждый чувствует себя за нее в ответе. С рвением их, музыкантов, ею окружает. Кто-то кашляет в последний раз, и все. Можно начинать.
Пальцы прижимают струны к грифу. Замерли наготове первые ноты. Только-то смычков и дождаться. А вот и они. Подняты в путь. Начинается. Началось. Займет, в общей сложности, минут пятнадцать.
И пройдет за милую душу. С Гайдном все всегда в полном ажуре. Все его любят. Он любил всех. В этом, ля-мажорном, квартете четыре части. Итак, № 6 из двадцатого опуса. Аллегро ди мольто э скерцандо. Адажио, кантабиле. Менуэтто, аллегретто. Фуга а тре соджетти, аллегро.
Полю этот квартет был хорошо знаком. У него дома имелось его превосходное исполнение. Давно, правда, не слушанное. И никогда на концерте. И вот снова та же строгость, элегантность. Пресловутое классическое совершенство. Он впитывал все это в сильнейшем напряжении. До самой финальной фуги. Одной из самых прекрасных у Гайдна.
Ну, вот и все. Аплодисменты, которые называют бурными. Волна браво. Множество сверкающих глаз. Немало улыбающихся лиц. Александеровцы кланяются, склоняются в поклоне. Юная виолончелистка с обнаженными плечами прикрывает левой рукой глубокий вырез своего зеленого платья. Вместе с черными и слоновой кости партнерами снова кланяется, склоняется, выпрямляется. Затем все четверо уходят со сцены.
Поль донельзя взволнован. Собственная музыка никогда не доставляла ему подобного волнения. Сейчас будет его очередь. И вдруг накатывает страх. Он задумывается, чего, собственно, ждать. Как публика все это воспримет. Как после музыки Гайдна она отзовется на музыку Поля Седра — живого, присутствующего, дышащего вместе с ней в этом зале?
Со времен Гайдна прошло два века. Музыкальная теория разлетелась в клочья. Мир тоже. Как меня воспримут? Какой окажут прием? Что меня ждет? Ждать ответа уже недолго.
Всего несколько минут. Короткая пауза, не антракт. Свет в зале не зажигали. Сцена по-прежнему сверкает. Музыканты вышли освежиться. Вот-вот вернутся, тут-то и увидим.
Увидели. Вернее, услышали, но и увидели тоже. Зал от музыки Поля как с цепи сорвался. Не так грубо, как удар грома. Скорее, как неспешная, медлящая разразиться гроза, перед которой разносятся порывы ветра и пронзительные крики кружащих в небе черных птиц. Так и должно было случиться. Что же произошло?
Ничего особенного. И все же что-то достаточно необычное. По природе своей завсегдатаи филармонических концертов вежливы, воспитанны, терпеливы, заинтересованны, падки на новизну. Но не эти. В массе своей молодежь. Да еще на каникулах. В жару. Пришли небрежно одетыми. С друзьями. Подумывая, что хорошо будет потом, глядя, как опускается ночь, поужинать. За столиком под открытым небом. На берегу озера.
Все это так, но это не все. Все это только помогает протестовать, когда вам что-то не нравится. А это им и в самом деле не понравилось. Почему? Слишком медленно, слишком долго, тоскливо, чтобы не сказать заунывно, и монотонно до одержимости.
Такого они не ждали. Ждали чего-то другого. Надеялись на музыку, которая помогла бы перейти от Гайдна к Бетховену. А это возможно? Как такого достигнуть? В этом вся проблема. Сделаем вывод об ошибочности программы концерта и перейдем к разъяснениям.
Квартет Поля состоял из шести частей. Все очень медленные. Наподобие адажио. Элегия. Серенада. Интермеццо. Ноктюрн. Похоронный марш. Эпилог. Они выдержали только половину. Не хватало разнообразия. Надо сказать. Главный минус в отсутствии контрастов. Пресловутых контрастов. Неторопливость — оживленность. Грусть — веселье.
После элегии, первой медленной части, которая длилась, между прочим, двенадцать минут, а это немало, они ждали чего-то живенького, что соответствовало бы классической чресполосице: медленно- быстро-медленно-быстро. Ан нет. Им предоставили право на еще одну медленную часть. Ну что ж. Потерпим.
После второй медленной части, серенады, каждый предвкушал: ну теперь-то уж точно будет что-то быстрое. Отнюдь. Началось интермеццо. Не такое длинное, но все такое же медленное и грустное. Его краткость приветствовалась, каждый предполагал, что она служит прелюдией к скорому оживлению. Следующий эпизод обязан был оказаться быстрым и веселым. Увы.
Все пошло наперекосяк, когда Александеры со товарищи приступили к ноктюрну. Четвертая кряду медленная часть. Банальны проявления толпы. Послышался голос: Хватит, произнес он, достаточно. Хватит медленного. Хватит безобразного. Хватит печали. Даешь веселье. Жизнь.
В поддержку раздался еще один голос. Другой попытался утихомирить двух первых. Все новые и новые, многочисленные, перекрывающие друг друга, и поддерживающие, и утихомиривающие. И, как зараза, как цепная реакция, галдеж охватил весь зал. И это еще не все.
Спустя какое-то время. Они, наверное, исчерпали весь запас криков, свистков. Оскорблений и прочей брани. Принялись хлопать в ладоши и топать ногами, скандируя имя Бетховена. Его требуя: Бет-хо-вен! Бет-хо-вен! Какая жалость.
Как бы там ни было. Стоял такой гвалт. Музыкантов больше не было слышно. А ведь они продолжали играть. Сопротивлялись. Не хотели сдаваться. Сопротивлялись долгие минуты. Не поддавались. Не прекращали.
Потом поддались, перестали играть и в конце концов ушли со сцены. На глазах у Поля, автора сей драмы, Поля Седра, каковой, напоминаю вам, находился там, в зале.
Пытаюсь представить, что ему довелось пережить. Он, наверное, был уничтожен, ну конечно, но прежде всего он беспокоился за детей. Я говорю о четырех молодых людях. Он звал их детьми. Которые наверняка пережили такое впервые в жизни.
Не пройдя через подобный опыт, невозможно понять, что значит выдержать все это. Быть
