Строганов говорил негромко и беззлобно.
— А это оттого, что беспоповцы мы, — разведя руки в стороны, проговорил Владимир Кабаржицкий, сопровождавший старшего товарища в поездке. — Не было средь нас служителей церкви.
— Стало быть, правдивы те слухи, что об исходе новгородцев от гнева Ивана Великого говорят? — прищурил глаз Дмитрий Андреевич. — А попов средь них, стало быть, не было вовсе?
— Именно! — произнес Владимир, энергично закивав. — Так оно и было!
— Не переигрывай… — еле слышно процедил Соколов, усмехнувшись.
— Однако странен ты, княже, — продолжал рассуждать Строганов. — А мужиков почто жалуешь, будто они ровня твоим ближним людям? Балуешь…
— Это мое дело! — отрезал Вячеслав.
— Не серчай, княже, — опешил уралец. — Сам ведь прежде говорил, что можно о чем угодно говорить…
— И ты не держи обиду, — пошел на попятную ангарец, широко улыбнувшись. — А ласков я с ними оттого, что мои это люди, сограждане.
После сего Строганов снова счел за лучшее малость помолчать, а молчал он ровно до того момента, покуда не были встречены на дороге сибирские люди — тунгусы. Числом с дюжину, они все вместе работали на дороге, неподалеку от небольшого острожка, стоявшего на холме. Сибирцы под командой молодого тунгуса отводили воду из образовавшихся за последнее время луж, после чего засыпали ямы песком и мелким камнем. Вячеслав не преминул остановить свой небольшой караван и пообщаться лично со старшим среди работяг. После Вячеслав объяснил уральцу, что эти люди пришли к нему со средней Ангары, откочевав от чинивших своевольства казачков. Здесь они получили защиту, а отрабатывают ее, содержа в порядке участок дороги под руководством нескольких обученных в школах тунгусов из верхнеангарских родов.
— А воевода что? — поглядывая сквозь стекло на удалявшиеся стены острожка, спросил Дмитрий Иванович.
— Присылал радиогра… требование о возврате, — отмахнулся Кабаржицкий. — Но они приняты в подданство. А выдачи от нас нет.
— А ежели воровские людишки, а паче и изменщики государевы учнут к вам уходить?! — подался вперед Строганов. — Тоже не выдашь?
— Воров и изменников я к себе не пускаю, — спокойно пояснил Вячеслав. — А если обманом они проникнут, то выгоню их прочь. Откуда пришли.
— Хорошо, коли так, — тут же успокоился уралец. — Хорошо…
Вскоре его начало укачивать, и Кабаржицкий откинул гостю спинку кресла, чему тот не успел даже подивиться, провалившись в глубокий сон.
Ангарск встретил пришедший от Быковской пристани пароход холодным, пронизывающим до самих костей порывистым ветром, который гонял над рекой облака водной взвеси. По небу нескончаемым потоком плыли свинцовые тучи, нагоняя на людей тоску и дурное настроение, лишь изредка балуя кусочком чистого неба. Строганов, несмотря на отвратительную погоду, находился на палубе, пытаясь рассмотреть приближающуюся столицу Ангарского княжества еще с парохода. Облаченный в длинный, закрывающий всю фигуру кожаный плащ с капюшоном, он стоял нахохлившись и смотрел в подзорную трубу, опершись на леер. Плащ он решил снять позже, перед самым сходом на причал, оставшись в подбитом мехом кафтане.
Корабль приближался к берегу, готовясь к швартовке. До людей, бывших на палубе, уже долетала щемящая сердца первоангарцам мелодия марша «Салют Москвы» — пароход с Соколовым и его гостем под причальным навесом встречал почетный караул из местной народной дружины, на этот случай одетой в парадные мундиры, а также оркестр, составленный из молодежи. Покуда команда была занята швартовкой, Дмитрий Андреевич с немалым и неподдельно искренним интересом слушал залихватскую мелодию, так сильно отличающуюся от знакомой ему музыки. Потом уралец внимательно оглядел и дружинников. Настал момент сходить на пристань, и оркестр умолк, чтобы одновременно с чеканящим строевой шаг комендантом в блестящей кирасе грянуть «Встречный марш». Слушая торжественную мелодию, Строганов продолжал разглядывать мундиры воинов караула, юных музыкантов, а также их инструменты. Потрясенный непривычным сочетанием отточенной торжественности и лаконичной скромности церемонии, уралец не проронил ни слова за все то время, что он сошел на берег. Так же молча Дмитрий Андреевич сел в крытый экипаж, на котором они с Соколом отправились в кремль Ангарска.
После обеда находившийся еще под впечатлением от оркестра Строганов попросил Вячеслава позволить ему оглядеться в городе, на что Соколов ответил согласием и, в свою очередь, предложил конную прогулку. Помимо трех крепких дружинников, сопровождавших ангарского князя и Кабаржицкого, княжеского секретаря, из-за ворот кремля выехало и двое людей Строганова, постоянно находившихся рядом с ним. Дмитрий Андреевич сначала побывал в мастерских, потом на пилораме, затем на ткацкой мануфактуре, кои он осматривал с тем же с любопытством и энтузиазмом, с каким, будучи внутри кремля, взобрался на стену и поднялся на одну из башен. Заглянул он в ангар, куда были помещены до следующего сезона конные сеялки и косилки, плуги и разбрасыватели удобрений и другой инвентарь. Многое уралец осматривал, трогал руками, цокая языком от удивления и непривычного вида разного рода агрегатов. В посаде всадники посетили и продовольственные склады, где хранилась заготовленная на зиму провизия.
Кавалькада вернулась в кремль спустя несколько часов, напоследок снова посетив причал. Строганов хотел понаблюдать за разгрузкой лодии, которую, попыхивая клубами черного дыма, вырывавшегося из трубы, только что подвел к берегу небольшой кораблик. А на берегу меж тем белым паром исходила непонятная конструкция — на скрепленной железными полосами площадке находилась будто бы избушка, а из-под нее вверх тянулась длинная тоже железная рука с крюком на конце. Из избушки к концу этой руки были натянуты стальные цепи, удерживающие ее. И вскоре Дмитрий Андреевич изумился той простоте и легкости, с коими железная лапа, управляемая одним человеком, тягала груз с борта и несла его по воздуху прямо до той повозки, где его принимали двое мужиков. После огромных тюков с шерстью последовали бочки, составленные и скрепленные так, чтобы их удобно было поднимать крану, — так Сокол назвал эту огромную железную лапу с крюком. Тем временем подъезжали новые повозки, и вскоре лодия была разгружена полностью, а повозки одна за другой катили в город.
Уралец смотрел на действо, происходившее на причале, открыв рот. Для него и его спутников это было в диковинку, ангарцы же, простые крестьяне, принимали тюки и бочки, отцепляли их от крюка столь буднично и привычно, словно не придавали этому никакого особого значения.
Лодия, называемая в Ангарии баржей, была разгружена быстро и без кажущейся совершенно излишней здесь суеты. Строганов, сызмальства привыкший к гомону и сутолоке на речных причалах, здешними причалами был совершенно сбит с толку. Тут, на Ангаре, не снуют туда и обратно мужички с поклажей, не шныряют приказчики и портовые людишки, не шумят купцы. И никто не голосит на разные лады, не покряхтывают носильщики… Тихо. Лишь видать троих человек на берегу, да двое на барже, да еще вот только шумно пыхтит и посвистывает кран.
— Все, что ли, принял, Семен Мефодьевич? — задорно выкрикнул сошедший с баржи парень, приближаясь к пожилому мужчине, который что-то писал на бумаге, положив оную на планшет.
При этом он косился на Сокола и остальных людей, что наблюдали за берегом и причалом, и украдкой поглядывая в сторону крана.
— Да, Васька, все в порядке, я завизировал. — Начальник посадских складов передал юноше копию накладной и, прищурившись, проговорил с улыбкой: — Гуляй теперь отсель. Или в столовую намылился?
— Погоди, дядька Семен! — ухмыльнулся парень, убирая бумагу в карман. — Я здесь побуду!
— Ну-ну, — проворчал тот и направился к ожидавшему его коню.
Васька же, пригладив вихры, направил свои стопы к крану, где еще клубился белый пар и, постепенно затухая, в недрах домишки ритмично пыхтел горячий котел.
— Чудесна оная машина, князь Вячеслав Андреевич, а вот ежели… — Повернувшись к берегу, уралец оторопело осекся на полуслове — из того дома, откуда начиналась лапа крана, вышла статная девушка и, сняв с головы белую косынку, окликнула уходившего мужчину:
