Губы у партийного организатора пересохли. Он торопливо облизал их и вновь начал говорить.
— Эскадрилья летела в оборонительном боевом порядке. В районе цели их атаковали самолеты противника. Другие летчики прорвались и отбомбились, некоторые были сбиты. Ваш же сын, несмотря на мольбы штурмана, разорвал строй и повернул назад, оставив своих товарищей в уязвимом положении.
Уоррендер дрожащей рукой поставил стакан.
— На обратном пути, — монотонным голосом излагал Ричардсон, — в самолет попал зенитный снаряд. Штурман был тяжело ранен, но ваш сын остался невредимым. И тем не менее ваш сын бросил штурвал, оставил кресло пилота и отказался управлять бомбардировщиком. Штурман, несмотря на раны и тот факт, что он не был обученным летчиком, взял на себя управление поврежденным самолетом и в попытке дотянуть до дому…
«Если сейчас закрыть глаза, — мелькнуло в голове у Ричардсона, — я, словно наяву, увижу эту страшную сцену: тесная кабина вся в крови штурмана, оглушительный рев моторов, зияющая пробоина от снаряда, пронзительно свистит врывающийся сквозь нее воздух, резкие хлопки снарядов, рвущихся снаружи кабины… А внутри кабины… все обволакивает страх, подобно липкому зловонному облаку. И в углу кабины — скорчившаяся в животном ужасе жалкая фигурка сломленного человеческого существа. Ах ты, бедняга, — пожалел его про себя Ричардсон. — Застигнутый страхом врасплох бедняга. Ты просто сломался, вот и все. Ступил через тот незримый край, на котором балансируют многие из нас. Знает Бог, ты поступил так, как часто хотелось другим. Кто мы такие, чтобы теперь тебя осуждать?»
Слезы текли по лицу Харви Уоррендера. С трудом встав на ноги, пошатываясь, он выговорил слабым голосом:
— Я больше не желаю вас слушать.
Ричардсон смолк. Да и рассказывать осталось совсем немного. Вынужденная посадка в Англии — все, что смог сделать штурман. Страшный удар о землю, экипаж извлекают из-под обломков. Говарда Уоррендера — каким-то чудом целым и невредимым, штурмана — при последнем издыхании. Потом врачи скажут, что он мог бы остаться жить, если бы не огромная потеря крови из-за перенапряжения при управлении самолетом… Военный трибунал, приговор — виновен… Самоубийство… А в конце всего — дело замято, тема закрыта.
Но ведь сам-то Уоррендер знал. Знал — и создал лживую и наивную легенду о геройской гибели сына.
— Что вы хотите? — спросил Уоррендер тусклым голосом. — Что вам от меня нужно?
— Бумагу с текстом соглашения между шефом и вами, — отчетливо произнес Ричардсон.
На миг к Уоррендеру вернулись силы для отпора.
— А если я не отдам?
— Я очень надеялся, что такого вопроса вы мне задавать не станете, — попробовал урезонить его Ричардсон.
— И тем не менее я его задаю.
Брайан тяжело вздохнул.
— В таком случае я подготовлю изложение протоколов судебного заседания военного трибунала, размножу его в больших количествах и копии анонимно разошлю по почте всем, кто хоть что-нибудь значит в Оттаве: депутатам парламента, министрам, журналистам, общественным деятелям, сотрудникам вашего собственного министерства…
— Вот свинья! — оборвал его Уоррендер, задыхаясь от ненависти. — Подлая ты, вонючая свинья!
Ричардсон пожал плечами.
— Я не собираюсь ничего делать, если вы меня сами не вынудите…
— Люди поймут, — заявил Харви Уоррендер. Щеки его начали розоветь. — Они поймут меня, говорю я вам, и посочувствуют. Говард был молод, совсем еще мальчик…
— Они вам всегда сочувствовали, — заметил Ричардсон. — И даже теперь, может быть, пожалеют вашего сына. Но не вас. Вас уже один раз пожалели, и хватит…
Партийный организатор кивком указал на портрет в мастерски освещенной нише, на лежавшие под ним нелепые и бессмысленные реликвии.
— Они припомнят вам этот фарс, вся Оттава будет смеяться над вами.
Про себя же Ричардсон усомнился в точности своих предсказаний. Конечно, слухов и сплетен пойдет масса, но вот что до смеха… Порой люди проявляют способность к неожиданно глубокому пониманию и состраданию. Большинство, вероятно, будет гадать, какой причудливый душевный вывих толкнул Харви Уоррендера на этот обман. Не перенес ли он на сына свои собственные мечты о славе? Или горечь разочарования, трагедия смерти пошатнули его рассудок? Сам Ричардсон сейчас переживал только острую боль жалости.
Но Уоррендер поверил, что станет посмешищем. Мышцы его лица судорожно дергались. Вдруг он бросился к камину, схватил кочергу и принялся яростно колотить по портрету… пока от него не остались только рама и жалко поникшие клочки холста. Одним ударом он вдребезги разбил маленький самолетик, швырнул карту и выцветшую фуражку в камин.
Он обернулся и злобно выдавил, прерывисто дыша:
— Ну, теперь доволен?
Ричардсон уже был на ногах. Сдерживая себя, спокойно ответил:
— Мне жаль, что вы так поступили. Вот это совсем лишнее.
Из глаз Уоррендера вновь полились слезы. Неуверенными шагами он добрался до кресла и, словно машинально, потянулся за стаканом с виски.
— Ладно, — чуть ли не шепотом проговорил он. — Я отдам соглашение.
— И все копии, — уточнил Ричардсон, — с вашей гарантией, что больше ни одной не существует.
Уоррендер покорно кивнул.
— Когда?
— Мне нужно два-три дня. Придется ехать в Торонто. Бумага там, в банковском сейфе.
— Хорошо. Но отдадите ее прямо шефу. И он не должен знать, что сегодня здесь происходило, — предупредил Ричардсон. — Это входит в нашу с вами договоренность, вы поняли?
Вновь послушный кивок головы.
Придется, таким образом, верить ему на слово. Но Уоррендер от него не отступит. В этом Ричардсон был уверен.
Харви Уоррендер вскинул голову, глаза его горели нескрываемой ненавистью. «Удивительно, — подумал Ричардсон, — как мгновенно меняется настроение у этого человека».
— А было время, когда я мог сломать вас пополам, — мечтательно произнес Уоррендер и добавил с некоторой даже дерзостью и вызовом: — Но я ведь все еще член кабинета, не забывайте.
В ответ Ричардсон равнодушно пожал плечами. И, не удержавшись, все-таки сказал:
— Если откровенно, теперь вы больше ничего не стоите. — И уже в дверях бросил через плечо: — Не вставайте, я сам найду дорогу.
Глава 3
Сидя за рулем «ягуара», Ричардсон почувствовал, как наступает реакция — волнами нахлынули стыд, отвращение и глубокая подавленность.
Сейчас Брайану Ричардсону было, как никогда, необходимо общество понимающего человеческого существа. Подъезжая к центру города, он остановился у будки телефона-автомата. Не выключая двигателя «ягуара», набрал номер телефона Милли. Ждал, беззвучно моля: «Пожалуйста, окажись дома. Ты мне так нужна сейчас. Пожалуйста, ну пожалуйста». Нудно звучали и звучали гудки, но к телефону никто не подходил. Наконец он повесил трубку.
Кроме своей квартиры, идти ему было некуда. Он даже поймал себя на том, что втайне надеется, что
