закрытые двери: Европа, Ближний Восток и Соединенные Штаты с их хваленой свободой… Канада — его последняя надежда.
«Да может ли кого-нибудь не растрогать это повествование?» — думал Мэйтлэнд. Он наблюдал за лицом Тэмкинхила. Оно выражало сочувствие, вне всяких сомнений. Дважды дознаватель, задавая вопросы, запнулся, в нерешительности теребя свои усы. Не из-за душевного ли волнения?
А. Р. Батлер не растягивал более губы в высокомерно-снисходительной улыбке. Вот уже некоторое время он упорно не поднимал глаз, внимательно разглядывая свои руки.
Но принесет ли сочувствие какую-нибудь пользу — это совсем другое дело.
Прошло почти два часа. Расследование близилось к концу.
Тэмкинхил спросил:
— Если бы вам разрешили остаться в Канаде, что бы вы стали делать?
С живым энтузиазмом — даже после продолжительного допроса — Дюваль ответил:
— Первое идти школа, потом работать, — и добавил: — Я работать очень хорошо.
— У вас есть деньги?
— Я иметь семь доллар тридцать цент, — с гордостью похвалился Анри.
Деньги эти, как было известно Элану, в канун Рождества собрали для Дюваля водители автобусов.
— У вас есть какое-нибудь личное имущество?
— Да, сэр, очень много. Вот этот одежда, радио, часы. Это мне присылать люди, и фрукты присылать. Они давать мне все. Я благодарить очень много эти хорошие люди.
В наступившей внезапно гнетущей тишине стенографистка перевернула страницу.
Наконец Тэмкинхил задал очередной вопрос:
— Кто-нибудь предлагал вам работу?
— Если позволите, я отвечу… — вмешался Элан Мэйтлэнд.
— Да, мистер Мэйтлэнд.
Покопавшись среди бумаг в своем портфеле, Элан нашел и достал две требуемые.
— За последние несколько дней получено множество писем, — сообщил он.
На миг снисходительная улыбка вновь вернулась к А. Р. Батлеру.
— Да, уж в этом я нисколько не сомневаюсь, — заявил он.
— Вот два конкретных предложения предоставить работу, — объяснил Элан. — Одно от компании «Ветерэнз фаундри» и второе — от «Коламбиа тоуинг», которая готова нанять Дюваля палубным матросом.
— Благодарю. — Тэмкинхил прочитал письма, предложенные Эланом, и передал их стенографистке. — Запишите, пожалуйста, названия и имена.
Дождавшись, когда та вернет письма адвокату, дознаватель спросил:
— Мистер Мэйтлэнд, желаете ли вы подвергнуть мистера Дюваля перекрестному допросу?
— Нет, — отказался Элан.
Что бы сейчас ни произошло, процедура была проведена так тщательно и корректно, как можно было только желать.
Тэмкинхил вновь потеребил усы, потряс головой. Открыл было рот, словно собираясь что-то сказать, но передумал. Вместо этого он просмотрел содержимое лежавшей перед ним папки и достал отпечатанный типографским способом бланк. Под выжидательными взглядами присутствующих Тэмкинхил заполнил чернилами бланк в нескольких местах.
«Ну, вот оно», — подумал Элан.
Тэмкинхил поднял взгляд на Анри Дюваля и посмотрел прямо в глаза.
— Мистер Анри Дюваль, — произнес он, затем продолжал читать уже по типографскому бланку. — На основании показаний, полученных в ходе данного расследования, я пришел к решению, что вам не разрешается въезжать или оставаться в Канаде, и, что было доказано, что вы относитесь к запрещенной категории, упомянутой в параграфе «т» статьи 5 закона об иммиграции, поскольку не выполняете или не соответствуете условиям или требованиям частей 1, 3 и 8 статьи 18 свода иммиграционных правил.
Сделав паузу, Тэмкинхил вновь взглянул на Дюваля. Потом продолжил ровным, твердым голосом:
— Настоящим я приказываю задержать и депортировать вас в место, откуда вы прибыли в Канаду, или в страну, уроженцем или гражданином которой являетесь, или в такую страну, каковая может быть одобрена министром…
«Задержать и депортировать… параграф „т“ статьи 5… части 1, 3 и 8 статьи 18… Мы рядим свое варварство в покровы учтивости и называем это цивилизованностью, — подумал Элан. — Да мы же Понтии Пилаты,[64] обманывающие себя, будто мы христианская нация. Мы милостиво впускаем какую-то сотню туберкулезных иммигрантов и самозабвенно бьем себя в грудь в упоении показной праведностью, игнорируя миллионы других искалеченных войной, на которой разбогатела Канада. Избирательной иммиграцией, отказами в визах мы приговариваем детей и целые семьи к нищете, а порой и смерти, а потом брезгливо отводим глаза и воротим нос, чтобы, не дай Бог, не увидеть этого или не учуять. Мы ломаем, отвергаем человеческое существо, а потом ищем разумных оправданий своему позору. И на все, что бы мы ни творили, на каждый образчик нашего лицемерия и фарисейства у нас есть закон или правило… параграф „т“ статьи 5… части I, 3 и 8 статьи 18…»
Элан отодвинул стул и встал. Его мучило желание броситься вон из этого кабинета, ощутить свежий вкус холодного ветра и чистого воздуха…
Анри Дюваль с испуганным лицом взглянул ему в глаза. Дрогнувшим голосом выговорил одно только слово:
— Нет?
— Нет, Анри. — Элан медленно покачал головой и положил руку на его худое плечо под грубой матросской фуфайкой. — Очень сожалею… Но, по-моему, вы постучались не в ту дверь.
ПАЛАТА ОБЩИН
Глава 1
— Значит, кабинет вы информировали, — сказал Брайан Ричардсон. — И как они восприняли?
Он провел ладонью по покрасневшим от утомления глазам. Со вчерашнего дня, с момента возвращения премьер-министра из Вашингтона, Ричардсон почти все время провел за рабочим столом в своем офисе, откуда десять минут назад и отправился в такси на Парламентский холм.
Глубоко засунув руки в карманы пиджака, Джеймс Хауден стоял у окна своего кабинета в Центральном блоке, разглядывая неиссякаемый в разгар рабочего дня поток посетителей парламентского комплекса. За какие-то считанные минуты перед его глазами прошли: судя по всему, посол некой державы; трио сенаторов, очень похожих на высохших от древности индусских жрецов-пандитов; облаченная в траурно-черные одеяния духовная особа, шествовавшая грозным напоминанием о неотвратимости судного дня; казенные курьеры, лелеявшие украшенные монограммами почтовые сумки как символ своей сиюминутной значимости; шумливая стайка парламентских репортеров; чувствовавшие себя в привычной обстановке, как рыбы в воде, депутаты парламента, откушавшие ленч или совершившие вместо него оздоровительную прогулку; ну и, конечно, неизбежные туристы, многие из которых останавливались позировать своим друзьям с фотокамерами рядом с застенчиво-глуповато улыбавшимися полисменами Королевской конной полиции.
«Какой во всем этом смысл, — думал Хауден. — Чего все это будет стоить в конечном итоге? Все окружающее нас представляется столь постоянным: жизнь человеческая — долгий длинный путь через
