Миф абсолютизма. Перемены и преемственность в развитии западноевропейской монархии раннего Нового вр

парламентских дебатов запрещалось до 1770–х годов. Большинство политиков избегало публичного обсуждения политических вопросов, слишком тонких для понимания простых людей. Общественное мнение не играло важной роли, поскольку счи-

¹ Wade H. W. R. 1961. Administrative Law. Oxford University Press. P. 809- 813;

Turpin C. 1985. British Government and the Constitution. Weidenfeld and Nicolson.

P. 343-344.

² 1756. Etat actuel du royame de la Grande Bretagne. BL Add. MSS. 20842, 406,

A22.

талось, что оно направляется политиками в выгодном для них направлении: впрочем, так оно и было. Действия Чатема и Уилкса часто оценивают так, как будто они попали во времена Гладстона. Если в ганноверскую эпоху массы следовали призывам политиков, это объяснялось тем, что они прибегли к подкупу, а вовсе не контролировали средства массовой информации. Считается, что «война из?за уха Дженкинса» началась после бурного возмущения английского общества тем, что солдат испанской береговой охраны отрезал ухо у капитана английского судна. Теперь, однако, ясно, что сложившаяся в тот момент внешнеполитическая ситуация повлияла на развер- тывание военных действий гораздо больше, чем требования парламента и прессы, и тем более, чем ухо Роберта Дженкинса, левое или правое, отрезанное или оторванное.¹

Ни в Англии, ни во Франции не было писаной конституции, такой, как шведская конституция 1772 года или американская 1788 года. К 17701780–м годам оказалось, что она необходима, и те государства, в которых документальное изложение прав монарха и народа отсутствовало, обнаружили, что многого лишены. И хотя даже страны с четко определенной конституцией рано или поздно сталкивались с вариациями в ее истолковании, в тех государствах, где ее не было, политические разногласия, вызванные неясностью установлений, случались гораздо чаще. Ни английская, ни французская конституции не ограничивалась каким?либо одним документом. И все же формулировки прав, содержавшиеся в коронационных клятвах, сводах законов, в статутах и (во Франции) в договорах между отдельными провинциями и короной были более определенными, чем считалось ранее. Разногласия возникали в трактовке общепринятых соглашений, но это не были конфликты приверженцев противоборствующих идеологий.

Конституции обеих стран включали в себя гарантии прав подданных. В Англии они провозглашались в Великой хартии вольностей 1215 года, в Билле о правах 1689 года и в Акте о престолонаследии 1689 года. Французские «основные законы» были гораздо более разработанными, чем кажется некоторым историкам. Хотя во французском законодательстве фиксировались все политически значимые принципы, лишь определенные аксиомы считались главными. Так, монарх не мог изменять порядок престолонаследия или отчуждать государственные земли. Он не мог лишить своих подданных жизни, свободы или собственности: не мог вводить невотирован–ные налоги и заключать кого?либо под стражу без суда. Люди 1789 года, естественно, объявили, что при ancien regime ничего этого не было, и таким образом создали мрачный образ тирании, работавшей по принципу «отру-

¹ Black J. 1987. The Origins of War in early Modern Europe. Donald. P. 185-209; Clark J. 1982. The Dynamics of Change. Cambridge University Press. P. 10-14.

бить ему голову» (который ранее ассоциировался только с Турцией и Россией). Однако если бы Бурбоны могли вводить налоги по своему усмотрению, то они не имели бы финансовых проблем. Печально известные «запечатанные письма» также не были орудием деспотического режима. С их помощью правительство старалось предотвратить бегство преступников до того, как дело против них будет возбуждено официально. Деспотизмом считалось злоупотребление этими механизмами, и Людовик XVI провел реформы именно для того, чтобы такие злоупотребления предотвратить. Но историки все же поверили революционерам.

В обеих странах монархи делегировали свои прерогативные полномочия министрам и обычно предпочитали придерживаться одного из нескольких уже известных политических путей, а не идти своей дорогой. В этом отношении революция 1688 года — не показатель. Людовик XV и Людовик X V I, так же как и английские Георги, привыкли играть вторую скрипку при своих министрах. Недавние исследования показали, что так происходило не потому, что эти монархи были ленивыми или слабыми, или не могли найти нужных слов, или были вынуждены следовать решениям партии большинства в парламенте. Это было обусловлено тем, что король уже не мог соперничать со своими советниками в знаниях по все более специализировавшимся областям управления. Рост численности и увеличение количества отраслей центрального аппарата управления заставило монархов отойти на второй план. Ни Л ю д о в и к X V I, ни Георг III не вникали в финансовые тонкости, хотя обычно более пристально рассматривали военные и дипломатические дела.

Иногда монархи потакали своим прихотям и находили изощренные способы их удовлетворения. В 1728-1729 годах Георг II был озабочен положением дел в Ганновере: но так как он знал, что это настораживает министров, то послал тайных агентов для переговоров с Саксонией и Австрией.¹ Конечно, это можно истолковать следующим образом: «ограниченному» монарху пришлось пойти на недостойую короля скрытность, в то время как его «абсолютный» кузен, свободный в управлении политикой, мог бы действовать открыто. Тогда нам придется вспомнить, что Людовик X V, который отнюдь не был таким инертным, как обычно считается, расстроенный тем, что секретари иностранных дел не разделяют его энтузиазма относительно Польши и Швеции, вел секретные переговоры через личных агентов. «Закулисное влияние» — так обычно говорили в случаях, когда монарх совещался с теми, кто не занимал официальной должности и поэтому не нес ни за что ответственности. Министры Елизаветы I жаловались на ее обыкновение советоваться с посторонними: они претендовали на монопо-

Black J. 1985. British Foreign Policy in the Age of Walpole. Donald. P. 38.

лию давать советы, но не могли ее добиться.¹ Георг II продолжал советоваться с Гренвиллем, а Георг III — с Бьютом после того как эти министры покинули свои посты. У Людовика X I V был свой неофициальный «экспертный совет», которому он доверял. Такой сценарий показывает, что монархи в некотором смысле тяготились своими официальными министрами.

ПРИДВОРНЫЕ

Несмотря на то что в этот период придворная культура переживает расцвет, королевский двор и его обитатели не пользовались вниманием французских историков, взгляд которых был прикован к другим механизмам управления а также к экономическим и демографическим реалиям, которыми двор, по– видимому, как раз и пытался управлять. Восполнить этот пробел первым попытался Меттам. Он подчеркнул, что главные придворные должности не были исключительно церемониальными, а имели гораздо большее значение. Французские придворные могли обладать политическим влиянием и не занимая официальных постов, поскольку центром обсуждения политики являлся королевский двор. Всякий, кому удавалось снискать внимание или благосклонность государя, получал влияние и, следовательно, власть. Наибольшего успеха добивались те придворные, которые прислуживали монарху в самых интимных делах, поэтому представители фракций упорно боролись именно за эти места. Произвести четкое деление дворян на придворных и политиков невозможно.

Историки английского двора работу в этой области начали раньше французов. В 1970–е годы Старки