Миф абсолютизма. Перемены и преемственность в развитии западноевропейской монархии раннего Нового вр

поскольку протестантское братство посвятило себя уничтожению «папства и самовластного правления».¹ Эта же тема появляется и в пропагандистских сочинениях самих гугенотов. Наделение Людовика, «христианского Турка», деспотическими амбициями отражает политическую реальность столь же адекватно, как и истории о гуннах, избивающих младенцев в 1914 году. Религиозный фанатизм определял политическую теорию. Уничтожение легитимной политической концепции абсолютной власти — работа фанатиков международного протестантизма, яростно защищавших свою религию.

Прежняя склонность англичан не разрушать смешанную и абсолютную составляющие в их управлении исчезает. Теперь Англия официально становится смешанной, или ограниченной, монархией, а абсолютная власть получает название «деспотизм». Об абсолютной власти (если только автор не задавался целью обличить ее) говорили только тори да дотошные юристы вроде Блэкстоуна. Большинство комментаторов скромно упоминали о той области государственной власти, которая принадлежала исключительно королю, — о прерогативе. Некоторые даже забывали о том, что такое прерогатива, и отождествляли ее с исключительными полномочиями в чрезвычайных ситуациях и не замечали, что большая часть правительств европейских государств все еще пользовались ею в ее первоначальном значении. Совершенное протестантами изменение смысла терминов стало катастрофическим для последующего осмысления. Сущностное различие ме-

Anon. 1689. Popery and Tyranny or the Present State of France. London.

жду властью, уважавшей права подданных, и властью, их попиравшей, исчезло навсегда.

Такова была и точка зрения вигов, а виги в Англии победили. Однако во Франции различие между абсолютной и деспотической властью в официальной идеологии продолжало существовать. Сам Боссюэ жаловался на тех, кто сознательно смешивал их с целью представить абсолютную монархию «ненавистной людям и беззащитной». В следующем столетии французские апологеты упорно возражали тем, кто стремился дешевой клеветой опорочить абсолютную монархию. Их опасения оправдались в полной мере: сражение было проиграно. Впоследствии большинство историков либо игнорировали разницу между абсолютной и деспотической властью, либо не принимали ее всерьез.

В создании мифа присутствует и эмпирический элемент. Локк отправился за границу и по возвращении объявил, что штаты Лангедока — слепое орудие в руках деспота, поскольку они никогда не отвергают требований короля.¹ В XVIII веке несведущие наблюдатели представляли ссоры короля с корпорациями свидетельствами тирании. Отсюда рано возникшее представление о двух бесспорных признаках «абсолютизма» — соглашательстве и конфликте.

ОТРОЧЕСТВО

С течением времени пропаганда обретает авторитет. В начале XVIII столетия английская ортодоксия основывалась не на том, что Франция докатилась до «абсолютизма», а Англия избежала этого благодаря Славной революции 1688 года (впрочем, некоторые полагали, что зловещие изменения произошли с французской монархией уже при Ришелье и Мазарини). Официальная точка зрения гласила, что за последние триста лет ни в одной из стран ничего не изменилось. В 1701 году сочинение Фортескью было переиздано под новым названием: «Различие между ограниченной и абсолютной монархией». Оно постоянно цитировалось в политических памфлетах. Если различия определились уже в XV веке, то, видимо, Людовик XIV или Вильгельм III мало что изменили. События 1688 года стали представлять новой точкой отсчета конституционной истории Англии и ее свобод не ранее 1730–х годов, но эта версия повторяется до сих пор.² Уолпол использовал ее в полемике с оппозицией, обличавшей утрату свобод при «робинократии». С конституционной точки зрения Славная революция была, как нам кажет-

¹Lough J. 1985. France Observed in the Seventeenth Century by British Travellers.

Oriel. P. 158-159.

² Dickinson H. T. 1979. Liberty and Property. Methuen. P. 140-141; Speck W. A.

1988. Reluctant Revolutionaries. Oxford University Press. P. 139-165.

ся, мифом, созданным, чтобы убаюкать опасения алармистов, встревоженных усилением исполнительной власти. Тревога за сохранность английских свобод рассеивалась после заявлений, что они никогда не находились в большей безопасности. Первоначальная интерпретация, впоследствии повторенная Берком, отводит Славной революции роль простого корректирующего механизма: это и есть истинное значение слова «революция». Контраст между двумя монархиями объяснялся генетической разницей их подданных. Англичане были свободолюбивым народом, французы — нацией рабов.

Англичане заблуждались, считая французскую конституцию исключительно «абсолютистской», так же как заблуждались они относительно смешанного характера своей. Французы, однако, в немалой степени подталкивали их к этому, так как сами изменили теоретические акценты. Даже Боссюэ говорил об абсолютной власти короля больше, чем о правах подданных. Религиозные войны и Фронда представили неопровержимые доказательства того, что в разделенном, сложном по составу, партикулярист–ском государстве абсолютная власть монарха обязана была быть публичной в большей мере, чем ее смешанные механизмы. В хаосе соперничающих интересов и полномочий необходим был голос из центра, властный и необоримый, не зависимый от фракционных и секционных интересов. Идея неделимости стала основным вкладом Бодена в политическую дискуссию. Профессиональные теоретики — не лучшие проводники при исследовании того, как функционировали различные учреждения, и большая часть их произведений — пропаганда, направленная против тех, кто ставил под сомнение королевскую власть. Консультативная сфера монархической власти не исчезла, но о ней стали меньше говорить.

Вигская историография нуждается в оправдании. Следовательно, поляризация мнений, характерная для единичного эпизода истории, проецировалась на всю политическую мысль раннего Нового времени в целом с целью создать телеологическое видение проблемы. Напротив, в раннее Новое время большинство политических теоретиков оперировали широким кругом согласующихся между собой концепций. Следовательно, именно они способны прояснить те аспекты идеологического наследия, которые служили их истинным целям. Подобно органистам, играющим на двух клавиатурах, они использовали ту концепцию, которая лучше отвечала их намерениям, как поступали их средневековые предшественники.¹ Понятия «смешанный» и «абсолютный» теперь означают вещи совершенно противоположные тому, что имели в виду современники. Абсолютная черта власти французского короля подчеркивалась потому, что слишком серьезными были стоящие перед ней препятствия: это указывало на слабость королевской власти, особенно в периоды малолетства правителей. В Англии

UllmanW. 1965. A History of Political Thought: The Middle Ages. Penguin. P. 148.

разделенный характер власти подчеркивался из?за слабости поставленных ей границ и был свидетельством силы монарха. Во Франции и Англии на протяжении всего данного периода политические режимы имели элементы и смешанного и абсолютного правления, и к XVIII столетию их конституции, хотя и носившие расплывчатый характер, были сопоставимы. Но к этому моменту риторика контраста уже укоренилась в умах, и фантазии французов о беспомощности английского короля были столь же дикими, как и представления англичан о деспотизме Бурбонов. Когда англичане называли монарха абсолютным, они подразумевали, что он делает то, что заблагорассудится, и берет то, что захочет. Когда это слово произносили французы, они имели в виду, что в определенных вопросах королю принадлежит последнее слово. Взаимопониманию не способствовала и склонность обеих сторон консультироваться с изгнанниками и критиками политики соседа.¹ Политическая теория подчинялась пропагандистской целесообразности иного рода. В раннее Новое время всеобщим было увлечение политическим словарем античности: популярные режимы сравнивались с престижными античными примерами, режимы враждебных государств — с отрицательными. Гугенотская диатриба Жюрье, направленная против