сострадательным тоном:
- Так вы скоро одна останетесь…
- Пожалуйста. Я никого не держу! - окончательно сорвалась учительница, бледная, как стенка, и отвернулась к доске, чтобы выписать там остаток новых слов…
Поднялся и пошел к двери Михейцев. И его сосед. И в солидарном молчании поднялось полкласса… а затем и весь класс. Уходя, Генка сказал:
- 'И зверье, как братьев наших меньших, никогда не бил по голове…'
…Потемнело в глазах Натальи Сергеевны. Только слух различал, как еще одна группа встает, еще ряд пустеет… Когда она открыла глаза, в классе сидела только одна перепуганная толстая Черевичкина. Ужаснулась Наташа и снова закрыла глаза.
Уроки кончились, школа работала в тот год в одну смену. Жизнь, правда, превращала эту одну - минимум в полторы. Вот гнется над тетрадками 'словесница' Светлана Михайловна, гуляет по страницам ее толстый синий карандаш. И это, считайте, покой еще, почти досуг… Вот она подняла голову, недоуменно прислушалась: музыка… Прекрасная и печальная музыка, совсем необычная для этих стен.
Светлана Михайловна заложила тетрадку карандашом и встала, любопытство повело ее наверх, в актовый зал… Она тихонько входит. В зале свет не горит и пусто. Нужно сперва освоиться с полумраком, чтобы увидеть: на сцене у рояля сидит Мельников и играет пустым стульям. При чахлом свете заоконного фонаря ему клавиатуры не видно наверняка, - и не надо, выходит? Пальцы его сами знают все наизусть?
- Так вот кто этот таинственный романтик! - бархатисто засмеялась Светлана Михайловна.
Мельников вздрогнул, убрал руки с клавиш.
- Да нет, вы играйте, играйте, я с удовольствием вас послушаю. Я только мрака не люблю, я включу? - И зажглись все плафоны. - Вот! Совсем другое настроение… Это вы играли какую вещь?
Мельников вздохнул, но ответил:
- 'Одинокий путешественник' Грига.
Помолчали.
- Да… - теперь уже вздохнула Светлана Михайловна. - Настоящую музыку понимают немногие…
Она сделала паузу, ожидая, что он подхватит ее мысль, но Мельников молчал, только пальцы его изредка задевали клавиши… Продолжить пришлось самой Светлане Михайловне:
- Я всегда твержу: нельзя нам замыкаться в скорлупе предмета. Надо брать шире, верно? Черпать и рядом и подальше, и где только возможно! Всесторонне. И тогда личная жизнь у многих могла бы быть богаче… Если подумать хорошенько.
Мельников согласился вежливо:
- Если подумать - конечно.
- А кстати: почему вы не спешите домой? Не тянет?
Вопрос был задан значительно, но Мельников его упростил:
- Дождь.
- Дождь? - переспросила она недоверчиво. - Ну да, конечно.
Разговор клеился плохо.
- 'В нашем городе дождь…' - негромко пропела Светлана Михайловна, умудренно, с печальной лаской глядя на Мельникова. - 'Он идет днем и ночью…'
Одним пальцем он подыграл ей мелодию.
- 'Слов моих ты не ждешь… Ла-ла-ла-ла…'
Вдруг все плафоны погасли. Мимо застекленной двери, за которой оставался последний из нормальных источников света, прошла нянечка с ведром. Возможно, это был с ее стороны намек: закругляйтесь, мол, с вашей лирикой…
- Я ведь пела когда-то, - поспешила заговорить Светлана Михайловна. - Было такое хобби! Когда я еще в Пензе работала, меня там, представьте, для областного радио записывали: 'Забытые романсы'… И четырежды дали в эфир! Где-то и теперь та бобина пылится.
- Вот бы послушать, - сказал Мельников.
- Вы, правда, хотите? - встрепенулась Светлана Михайловна.
- А что? Допустим, на большой перемене? Школьный радиоузел не балует же нас ничем человеческим - а тут всех разом приобщил бы к романсам! Питательно же!
Это он пошутил? Холодновато как-то. А может, и едко. Впрочем, она перестала понимать все его шуточки - безобидные они или обидные? Вот и сейчас, не разобрав толком, ужалил он ее или ободрить хотел, - потускнела Светлана Михайловна, сникла. От самой головоломки этой. Затем, преодолев минутную слабость, потребовала:
- Дайте мне сигарету.
Мельников дал сигарету, дал прикурить и спустился в зал. Сел там на один из стульев. теперь они были разделены значительным пространством.
Светлана Михайловна жадно затянулась и затем спокойно через весь зал сказала:
- Зря злитесь, зря расстраиваетесь… И зря играете 'Одинокого пешехода'.
- Путешественника, - поправил он. И зачем-то перевел на английский: - 'Alone traveller'.
- Вот-вот, - подхватила Светлана Михайловна. - Ничего ей не будет. Ее простят - и дирекция, и вы в первую очередь. Она же девочка, только начинает. Это мы с вами ничего не можем себе простить и позволить…
Закрыв глаза, Мельников откинулся на спинку стула.
Шумел за окнами дождь.
Светлана Михайловна подошла к Мельникову.
- Что с вами? - спросила она, страстно желая понять. - Почему вы стали таким?
- Каким? - Мельников спросил, не открывая глаз.
- Другим!
Он вдруг подмигнул ей и прочитал:
- Не властны мы в самих себе,
И в молодые наши леты
Даем поспешные обеты,
Смешные, может быть,
Всевидящей судьбе.
Как просто сказано, обратите внимание… как спокойно… И - навсегда.
- Еще бы, - осторожно поддержала Светлана Михайловна. - Классик.
- Кто?
Глаза ее устремились вверх, на лбу собралась гармошка морщин - ни дать ни взять, школьница у доски.
- Похоже на Некрасова. Нет?
Он покачал головой. Ему нравилось играть с ней, с учительницей литературы, в такие изнурительные для нее викторины.
- Тю… Не Тютчев?
- Холодно.
- Фет?
- Холодно. Это не из школьной программы.
- Сдаюсь…
- Баратынский.
- Ну, знаете! Никто не обязан помнить всех второстепенных авторов, - раздражилась вдруг Светлана Михайловна. - Баратынский!
