- А его уже перевели, вы не слышали разве?
Она смотрела озадаченно.
- Перевели недавно, да. В первостепенные.
За что он ей мстит? За что?! И она сказала, платя ему той же монетой:
- Вы стали злым, безразличным и одиноким. Вы просто ушли в себя и развели там пессимизм! А вы ведь историк… Вам это неудобно с политической даже точки зрения.
Вот этого ей говорить не стоило! Мельников едко усмехнулся и отрезал:
- Я, Светлана Михайловна, сейчас даю историю до семнадцатого года. Так что политически тут все в порядке…
Он поднялся, чужой, холодно поблескивающий стеклами очков, в черном пальто, накинутом на плечи…
Она поняла, что его уже не вернешь, и мстительно спросила вслед:
- Вас, очевидно, заждалась ваша мама?
- Очевидно. До свидания.
Хлопнула дверь.
Сидит Светлана Михайловна в полутемном зале одна, слушает гулкие шаги, которые все дальше, все тише.
Черт бы подрал его с этими шуточками! Учитель не имеет права на них! Учитель - это же ясность сама, ему противопоказана двусмысленность… Разве не так?
Они встретились в булочной - учитель и ученик.
- Пять восемьдесят - в кондитерский, - сказал ученик кассирше. Он был интеллигентный, симпатичный - и почти совсем сухой, в то время как на улице наяривал ливень, отвесный, как стена.
- Двадцать две - хлеб, - сказал Мельников.
И тут парень, отошедший с чеком, заметил его.
- Илья Семенович!
- Виноват… - Дождь сделал непрозрачными мельниковские очки.
Пришлось их снять.
- Боря Рудницкий, если не ошибаюсь?
- Так точно! Вот это встреча!…
Дальнейшее происходило в кабине серой 'Волги'. Борис сидел с шофером, Мельников - сзади, засовывая хлеб в портфель.
- Ну вот… так-то веселей, чем мокнуть. Приказывайте, Илья Семенович, куда вам?
- Хотелось бы домой, на старый Арбат, там переулок…
- Отлично. Толик, слыхал? - обратился Борис к шоферу; тот кивнул и дал газ. - Все там же живете, все там же работаете… - с тепловатой грустью не то спросил Мельникова, не то констатировал Борис.
- Да. Боря, а что означает сия машина? - В тоне Мельникова благожелательное удивление.
- Как что? - засмеялся Борис. - Простую вещь означает: что в моем департаменте о ценных кадрах заботятся лучше, чем у вас… Мне, например, уже тогда было обидно, что такой человек, как вы, распыляет себя в средней школе… месит грязь, рискует в гололед… Не только несправедливо, но и нерентабельно для общества! С гораздо более высоким КПД вас можно использовать…
Борис говорил это с тем особым дальновидным юмором, который амортизирует резкость любых суждений и не позволяет придраться к ним…
- Расскажи о себе, - переключил его Мельников.
- А что я? Я в порядке, Илья Семенович, жалоб нет.
- Женат?
- Свободен. - юмор Бориса утратил долю своей естественности. - Да, кстати, ведь там у вас обосновалась одна наша общая знакомая?… Как она?
- Рано судить, - с заминкой ответил Мельников. - Есть свои трудности, но у кого их нет?
- Так ведь она обожает их, трудности! Настолько, что создает их искусственно. Себе-то ладно, это дело вкуса, но другим она их тоже создает…
Помолчали. Мельникову хотелось спросить, что значат эти слова, но его что-то удерживало.
Вдруг, разом потеряв свой 'амортизирующий' юмор, бывший ученик повернулся к Мельникову и жарко заговорил:
- Ну ладно: вам я скажу, вам это даже надо знать! Представьте себе невесту, которая буквально у входа в загс бормочет: 'Прости меня', швыряет цветы и бежит от тебя! Бежит, как черт от ладана… Красиво? Мало того, что меня опозорили, мало того, что у моего отца был сердечный приступ, так еще сорвалась моя командировка в Англию. На год командировочка! Сами знаете, как они любят посылать неженатых! Да еще в страны НАТО! Про свои чувства я уж и не говорю…
Летели в окнах дрожащие, обгоняющие друг друга огни… Чтобы закруглить эту тему без надсады и зла, Борис сказал:
- А вообще-то все к лучшему. Знаете такую песенку? -
В жизни всему уделяется место,
Рядом с добром уживается зло…
Если к другому уходит невеста,
То неизвестно, кому повезло!
Огни, огни… Лиц мы не видим.
- Или я неправ?
- Прав, Боря, прав… Здесь можно остановить?
- Так ведь еще не ваш переулок… я ж помню его!
- А неважно, я дворами - короче… Спасибо. Мне еще в аптеку…
- А вот и она, - сказал шофер Толик.
- Благодарю… Прав ты, Боря, в том, что мой КПД - он и впрямь мог быть существенно выше…
Хлопнула дверца.
'Волга' сначала медленно, словно недоумевая, сопровождала Мельникова, идущего по тротуару, а затем рванула вперед.
Он ел без всякого интереса к пище, наугад тыкая вилкой и глядя в 'Известия'.
Его мать - старуха строгая, с породистым одутловатым лицом и умными глазами - сидела в кресле и смотрела, как он ест. Вздрагивающей ладонью она поглаживала по голове бронзовый бюстик какого-то древнего грека - Демосфена? Демокрита? Геродота? - словом, кого-то из них.
- Кто-нибудь звонил? - поинтересовался Мельников.
- Звонили… - Полина Андреевна не оживилась от вопроса.
- Кто же?
- Зрители.
- Кто-кто? - переспросил Мельников.
- Зрители кинотеатра 'Художественный' - терпеливо объяснила мать. - Спрашивали, что идет, когда идет, когда бронь будут давать… У них 291-96, а у нас 241-96… вот и сцепились.
- Ну, это поправимо.
- А зачем поправлять? Не надо! Человеческие голоса услышу, сама язык развяжу… а то я уж людскую речь стала забывать!
Мельников засмеялся, покрутил головой.
- Мама! А если баню начнут спрашивать? Или Святейший Синод?
