- Я понимаю… А как сделать, чтоб ему интересно стало?
- Ну и вопросик… Я ж не волшебник, Юлька, я только учусь…
…А еще они гуляли по лесу. Слушали капустный хруст снега под ногами, высматривали обещанных белок. Дергали ветки, чтобы по-братски уронить снег на голову зазевавшемуся 'ближнему'. Антошку тащили и развлекали по очереди, и никому он не был в тягость.
И была такая подходящая опушка, где Марина попросила:
- Таня! Почитай-ка нам.
- Стихи? Прозу? Басню? Монолог? - тотчас перебрала она весь ассортимент, с которым собиралась поступать в актрисы.
- Стихи.
- Пожалуйста. Ну, допустим, вот это. Называется - 'Из детства'.
Я маленький, горло в ангине.
За окнами падает снег.
И папа поет мне: 'Как ныне
Сбирается вещий Олег…'
Я слушаю песню и плачу,
Рыданье в подушке душу,
И слезы постыдные прячу,
И дальше, и дальше прошу.
Осеннею мухой квартира
Дремотно жужжит за стеной.
И плачу над бренностью мира
Я маленький, глупый, больной.
(Стихи Д.Самойлова)
- Хорошо, - вздохнула Марина и посмотрела на Майданова. Тот, наморщив нос, спросил:
- Над чем он плачет? 'Над бренностью' - это как?
- Над тем, что все проходит на свете, ничто не вечно.
- Ну правильно, - согласился Майданов мрачно. - Человеку это всегда обидно. Хоть маленькому, хоть какому.
- Даже мне понравилось, - заявил Адамян. - Странная вещь: информация ведь минимальная, так? Ничего нового, ошеломительного не сообщается. А - действует!
Марина взяла его шапку за оба уха, надвинула на глаза:
- Женька, ты чудовище! Ну можно ли думать о количестве информации, когда тебе читают стихи?
- По-моему, за этим стихотворением моих данных совсем не видно. Они как бы не нужны, - пожаловалась Таня.
Майданов сплюнул. Когда его что-то коробило, он сплевывал.
- А ты их не навязывай, - резковато сказала Марина. - Кому надо - увидит. Ты же не в манекенщицы идешь - в актрисы!
- Все равно. Я чувствую, что для поступления это не подходит. Надо взять чтонибудь гражданское, патриотическое…
- А что, - спросил Смородин угрюмо, - красивым девчонкам прощаются пошлости?
- Пошлости?! А что я такого сказала?
- Когда же люди поймут, Марина Максимовна? Когда они поймут, что нельзя выставлять свой патриотизм, чтобы тебе за него что-нибудь дали или куда-нибудь пропустили! Другие свои данные выставляй, пожалуйста; может, и правда, в дом моделей возьмут… А это - не надо!
Татьяна, округлив большие красивые глаза, готовилась заплакать.
- Дядя Алеша сердится? - спросил Антон у Майданова, с которым успел подружиться.
- Ага, - сказал Майданов. - Он идейный.
И толкнул плечом Адамяна: отойдем, мол.
Когда их не могли слышать, спросил:
- Кто из вас придумал этот… культпоход? Только мозги не пудрить, я все равно узнаю.
- А тут все открыто, - удивился Женя. - Предложила Мариночка.
- Так я и знал. Педагогические закидоны!
- Слушай, ты ее все время с кем-то путаешь. Она - человек, понимаешь? С ней интересно - раз. Никогда не продаст - два. И говорить можно чем угодно - три. Нам дико повезло с ней, если хочешь знать.
- Наивняк… Ну давай, заговори с ней 'о чем угодно'. О чем ей педагогика не велит!
- Ну например? О сексуальной революции? - ухмыльнулся Женька.
- О сексуальной? Нет, тут она сразу иронии напустит. Надо такое, от чего нельзя отхохмиться. Начни только - сам увидишь, как завиляет.
- Да что ты против нее имеешь?
- 'Душевница' она. А я учителям-'душевникам' не верю! Я нашей Денисовне, завучихе, верю больше, понял? В трех школах перебывал, видал всяких. Одна инспекторша детской комнаты - тоже молоденькая, нежная, с 'поплавком' МГУ на груди, - так со мной говорила за жизнь, так говорила…
- И потом что?
- А потом - протокольчик. И в нем черным по белому: 'На собеседованиях Майданов Александр показал…' Ну и там все мои сопли доверчивые в дело пошли. Против Витьки Лычко и других… Ты их не знаешь. Артистка она была, понял?!
- Да… невесело, - признал Женька и тут же возразил: - Но это совсем из другой оперы!
- А я рассказал так, для примера… Ну чего это она решила в гости ко мне? Чудно ведь!
- Брось, Майдан. У нее никаких задних мыслей!
- Не знаю. Вот у ее 'пузыря' - точно, никаких! - Майданов улыбнулся. - Но мама-то она ему, а не нам. Нам - классная дама, пускай даже самая лучшая. А друг твой, Смородин, - все-таки комсомольский чин… Так?
- Ну и что? Мы его выбрали, он же отбивался!
- Ладно, поговорили, иди к своим…
Женя отстал от него, тяжело озадаченный.
10
А потом в доме, когда гудела в печке отличная тяга, когда накормленный Антон спал под шубкой на оттоманке, а остальные пили чай после сытной пшенной каши, имел место разговор (несколько туманный для непосвященных, но это ничего: если они потерпят, все прояснится).
- Ладно, никто не спорит с тобой, - говорил Смородин. - А чего ты от Марины Максимовны хочешь?
- Мнения! - настаивал Адамян.
- Зачем? Это наша проблема, и мы решим ее сами…
- Как? Вызовем 'Голгофу' на бюро?
- Не смеши!
- 'Баба Сима' могла бы… - меланхолически сказала Юля.
- Так ее уже нет. - Адамян ходил взад-вперед, глядя себе под ноги. В нем заметна какая-то напряженность. - Есть Марина Максимовна, но она молчит…
- Жень, а я имею, по-твоему, право обсуждать это с вами? - спросила Марина Максимовна.
- Нет? Ну, не надо… что ж. Вообще-то я и сам понимаю…
- Зачем же начал?
- Надеялся, что вы…
- Лопух потому что, - вдруг высказал с оттоманки Майданов, охранявший там сон ребенка. - Марине
