- Сынок! Ну наконец-то! Я ищу тебя! - тут он перехватил взгляд сына, обращенный на коробку, сразу же смутился и поставил ее за ближней пальмой в 'зимнем саду'.
Принц сказал, что папиного пробуждения он ждал сегодня только к обеду… На это король изволил заметить, что, хотя голова у него и звенит после вчерашнего, но встал он, как всегда, и уже работает. Лариэль хмыкнул недоверчиво. Он знал, конечно, что быть королем - это работа, и трудная, но, кроме того, он знал еще и папеньку…
- Подписывал что-нибудь? - спросил принц без особого интереса. - К примеру, Указ о том, чтобы на радостях выпустили из тюрем несколько тысяч жуликов?
- Я хотел, но свояченица сказала: люди скажут, что у нас общие радости - у короля и у жулья!
- Вечная тетя Гортензия, - покачал головой сын. - Ну хорошо, а тех молодцов ты наградил, по крайней мере? Отряды, что искали мою невесту? Примеряли потерянную туфельку почти на девятнадцать тысяч женских ног?
И тут отец еще больше пожелтел лицом. Объявил, что, как ни конфузно, а больше не из чего чеканить медали. Не только серебра нет в казне, но - совестно сказать - даже меди! Скоро вообще ленточками придется награждать за верность и доблесть. Ленточками и бантиками!
Принц перестал расспрашивать. В хмурой задумчивости он занялся своим эспандером, а заодно быстренько оглянулся на лестницу, где возилась 'служаночка', не замеченная покамест отцом. Интересно, слышит она, в какой неприличной бедности находится государство? На свадьбе-то никак нельзя было понять, что финансы - тю-тю… Что подумает она, когда до нее дойдет?…Неожиданно папа рассердился:
- Оставь в покое эту резину! Или ты делаешь гимнастику, или говоришь с отцом!
- С чего ты такой брюзга сегодня? - спросил Лариэль. - Вчера Анна-Вероника восхищалась твоей веселостью, которая очень тебя молодит… Гляди, не разочаруй!
- Восхищалась, говоришь? - заулыбался и посветлел король. - Нет, правда? Скажи своей жене, что это - взаимно! Я не про глазки- губки, не про ножки-ручки - это тебе виднее… Я доволен тем, что девочка добрая, скромная, не вертихвостка. И не акула. Сейчас акул среди них полно… Но у Анны-Вероники - другая, знаешь ли, крайность: проста чересчур, бесхитростна… А ты - ветрогон! А я - тоже не из твердокаменных королей… Кстати: нужно как-то бороться с тем, что меня прозвали 'Уступчивым'… по-моему, это ужасно! Еще до королей- соседей дойдет… они тогда обнаглеют! Приказать, чтобы хватали всех подряд, кто обо мне так выразится? Но тогда и свояченицу нужно: она меня даже обозвала
- Абсолютно, - отвечал Лариэль быстро и громче, чем надо. - Мы одни, ты же видишь…
- Не скажи, - папа, наоборот, понизил голос. - У карлика, у барона Прогнусси, - везде
- Полно, отец, ну что за самоедство? - Лариэлю не нравилось, что такое могла слышать молодая его жена. - Моя ветренность - она, считай, в прошлом. Не мальчик уже. Я готов включиться в дела, помогать тебе…
- Правда? - обрадовался король. - Я верю, сынок…Я хочу верить! Начнем прямо сейчас. - Тут он вернулся к своей красивой коробке, достал ее из-за пальмы, распаковал… - и принц глазам своим не поверил, до того странный предмет был вынут оттуда. Более, чем странный! Алкид Второй держал в руках белый, довольно изящный гипсовый слепок
- Что это? - спросил Лариэль.
- Это посылочка от Балтасара, короля Фармазонии. И, строго говоря, не мне посылочка, а тебе, сын…
Принц взял в руки эту ногу и разглядывал ее мрачновато, сосредоточенно:
- Нога… Кому нога? Чья нога?
- Это его дочери нога. Точный слепок с нижней правой конечности фармазонской принцессы Юлианы. Нас просят примерить на нее ту самую туфельку - только и всего.
- Какие примерки, отец?! Я женат уже!
- Вот этой детали там еще не знают. Расстояние как-никак… а телеграфа еще нет… То есть у Фармазонии-то есть, у них много чего есть, а у нас… Послов иностранных мы не звали, если ты заметил. Так что они не в курсе…
- Ну так теперь надо ответить, что с ногой они запоздали, - подвел итог Лариэль.
- Ты так считаешь? - всматривался в него папа. - Да. Нет, не так резко по форме, конечно, а как можно вежливее и дружелюбнее, но все-таки в этом смысле и ответим…
Если в эти минуты вспомнить забытую на лестнице Золушку, - мы увидим только напряженную ее спину и руку с влажной тряпкой, работающую в пять раз медленнее, чем эта рука привыкла… Ей было слышно каждое слово. И первым чувством ее было: нельзя ей слышать этих речей, это семейное дело короля и принца; а вдруг Лариэль отвечает не совсем то, что хотел бы - из-за нее, из-за того, что помнит про 'служанку' на лестнице?
- Как трогательный папа, Балтасар еще и это прислал, - говорил Алкид Уступчивый, доставая свернутый холст из коробки. - Портрет… Не поленился, надо же… Любопытно тебе?
- Какой еще портрет? - опять нахмурился Лариэль.
- Поясной. Нет, пардон, - чуть выше коленок. А то, что ниже - у тебя в руках. Так что практически принцесса Юлиана тут вся.
- Вся или кусками - зачем она мне?! Отец? Ну посуди сам…
И тогда, с шаловливым румянцем, проступающим на желтоватом лице, король рассказал: принцесса Юлиана родилась, когда шел к концу очень важный для пухоперонцев визит Алкида Второго в Фармазонию. Был пир в честь такого события, оба короля захмелели прилично и сосватали своих деток: Лариэля, которому годика четыре было тогда, и Юлиану, которая только-только явилась на свет… Казалось бы, шутка, пустяки, издержки слишком щедрого застолья? Но теперь свояченица Гортензия и некоторые министры хором уверяют короля, что никакая это не шутка была… что Балтасар прекрасно помнит, как они с Алкидом ударили тогда по рукам…
- Ах, вы ударили? - воскликнул Лариэль, не очень-то одобрительно глядя на папу. - И тем не менее, - забери от меня эту ногу! Ног больше ни от кого не принимать!
Король торопливо говорил, что и не ждал от сына другого ответа… что Анна-Вероника - такая прелесть, какие еще могут быть конкурсы… Так он и заявит министрам и свояченице…
- Прямо, без выкрутасов и недомолвок! Нечего нам, понимаешь, рты разевать на чужое! Богат Балтасар? В передовые короли выбился? И на здоровье! А зато у нас в Пухоперонии полным-полно рыжиков в этом году! Кто-то докладывал об этом. Серьезно, - небывалый урожай этих рыжиков! И очень голосистые соловьи да малиновки! - так подбадривал себя Алкид Второй Уступчивый. А напоследок переспросил:
- Так я уношу это все? Или взглянешь на портрет все-таки?
Лариэль отвечал: незачем, он вообще плохо верит придворным живописцам, льстивые портреты у них… А самое главное - что лучше его принцессы не было, нет и не будет!
Король благодарил сына: дух его, который до этой беседы был хлипкий, весь в сомнениях, теперь значительно окреп, и уходит папа с гордостью за Лариэля: вчерашний ветрогон сегодня очень напоминает мужчину!
Почему-то здорово устали за эти полчаса и Лариэль и Золушка.
После ухода Его Величества они целую минуту молчали и усмехались про себя…только каждый - своим мыслям. А потом он позвал ее и опять попросил, чтобы оделась она к завтраку, как подобает принцессе: дико ему видеть холщевый этот маскарад на своей жене!
Затем он сам заговорил о том, про что хотел сказать с самого начала: ночь у них прошла совсем не так, как многие подумали и как должна была пройти. Принц смущался, просил прощения… Дело было вот в чем: все эти дни перед свадьбой, когда искали невесту по всей Пухоперонии, когда напяливали одну туфельку на тысячи ножек и ножищ, - принц не смыкал глаз: ведь руководил-то поисками он лично, и не из дворца, а прямо на местах… Очень умаялся. И в три часа ночи, когда их оставили в спальне одних, он уснул, едва коснувшись подушки. Вырубился. И спал до утра, будто забыв, что юная жена - рядом…
