рецидивистом. Убийство сторожа и ограбление комиссионного магазина. С проломом потолка, с машиной и так далее. Я выбрал для рассказа первый случай.
— Правильно, — одобрил Дерюбин. — Нечего народ пугать. А нам второй случай расскажи. И поподробнее, пожалуйста.
Андрюша досадливо махнул рукой.
— Не в том дело, что народ пугать. Здесь же какая проблема воспитания! В семье, в школе. Дружинники тоже… И потом, характеры какие!
— Да, но все это… — кто-то прищелкнул пальцем, скучновато. Между нами говоря, убийство есть убийство. И, как о нем ни пиши, оно всегда волнует.
— Примитив! — авторитетно откликнулся Саша Дерюбин. Не тем волновать надо. Истинная художественность, дитя мое, заключается…
Халатов взъерошил седые волосы и с досадливой иронией произнес:
— Вас не туда повело, мальчики. Перегрелись. Что значит скучновато? И что значит примитив? Это значит, что и в том и в другом случае вещь плохо написана. Плохо! Неталантливо! Вот и все! О воспитании писал Макаренко в «Педагогической поэме». Это что, скучновато? Об убийстве писал, например, Достоевский. Что это, примитивно? Так о чем речь?
Андрюша подумал, что сейчас от этих великих примеров Халатов перейдет к его рассказу, и ему стало не по себе. Успокаивала, правда, мысль, что рассказа Халатов все-таки еще не читал и поэтому разносить его вроде бы рано. Правда, Халатов все может…
И, как бы подтверждая это мнение, Халатов обратился к Андрюше:
— К тебе один вопрос. Самих этих ребят видел? С дружинниками говорил? Где вообще был, кроме угрозыска? Так сказать, два слова о творческой лаборатории.
— Для будущего биографа, — вставил Саша Дерюбин.
Из довольно сбивчивого рассказа Андрюши выяснилось, что ни у ребят, совершивших преступление, ни у дружинников он не был.
— Плохо, — констатировал Халатов. — Я тебя, кажется, не торопил. Возьми свой рассказ и еще подумай.
Выйдя из редакции, Андрюша в сомнении потоптался перед подъездом, потом, взглянув на часы, решительно направился к остановке троллейбуса.
В штабе народной дружины инструментального завода жизнь шла уже своим чередом.
За столом дежурный член штаба Григорий Степанович Проскуряков то сварливо, то с шуточками инструктировал старших по патрулям.
— Опять, как прошлый раз, по одному да по два посылать будете? — недовольно спросил кто-то. — Не пойду я так больше.
— Я, кажется, еще не сказал, как вам идти, — строго ответил ему Проскуряков. — Я, может, и сам этот порядок не признаю.
— А кто ж тогда до него додумался?
— Кто додумался, тот пусть и посылает, — сердито насупился Проскуряков. — По пять человек пойдете, как положено.
В ответ все тот же парень ядовито заметил:
— Маловато патрулей получится. Отчетность пострадает.
А другой с откровенной насмешкой сказал словами Чеходара, которые уже стали в дружине как присказка:
— «Что ж, мы свое доброе имя будем пачкать? Тень на коллектив бросать?» — и вдруг с нескрываемой досадой прибавил: — И так уже половина дружины разбежалась.
— Оно и к лучшему, — сварливо ответил Проскуряков. Сами вернутся, когда мы порядок у себя наведем.
— Наведем, когда рак свистнет…
— А потому все, что набрали в дружину кого ни попадя, вмешался третий парень. — Вехов точно тогда сказал, а ему рот заткнули.
— Ничего, ничего, придет время — скажет, — многозначительно заметил Проскуряков. — Не на такого напали. В ближайшее время собрание соберем.
В ответ раздались возмущенные голоса:
— Во, во! Перцу там дадим…
— Молчать не станем…
На улице, у входа в штаб, в коридоре и в самом помещении штаба толпились дружинники, наперебой обсуждая всех взволновавшее известие: в субботу состоится первое заседание суда чести дружины, разбор дела Василия Тарана из четвертого цеха.
Самого Василия в штабе уже не было.
У окна беседовали Огнев, инженер Рогов и Николай.
Невдалеке, поджидая своего бригадира, играли в шахматы Борис Mискин и Коля Маленький. У их столика собралось несколько молодых парней. Собственно, партия уже закончилась, и теперь Борис разыгрывал варианты. Поблескивая стеклами очков, он небрежным тоном говорил:
— Конь на бе четыре не даст форсированного выигрыша. Пусть не брешут. Черные отвечают слон эф два…
Кто-то попытался возразить:
— А пешка там на что?
Борис снисходительно посмотрел на говорившего.
— Милый! Первым ходом черные берут эту пешку ладьей. Надо же помнить ходы.
Оппонент сконфуженно умолк. А Коля Маленький, оглянувшись, толкнул Николая и с лукавой гордостью сказал:
— Могучий талант воспитали!
— Ты лучше расскажи, как вы Тарана воспитали, — ядовито заметил один из дружинников. — За что его судить будут?
Коля Маленький насупился.
— Начальству виднее.
— Брось вилять!
— А я на пресс-конференцию согласия не давал, — попытался отшутиться Коля Маленький.
Про себя он горячо и бесповоротно осуждал Тарана. Предельно правдивый и искренний, он не представлял себе, как это можно было так обмануть и подвести всю бригаду, так опозорить ее. Но с другими Коля Маленький не был расположен делиться своими переживаниями.
— И на вечер вопросов и ответов тоже не было согласия, — решительно добавил он.
— Просто не желаете сора из избы выносить. Знаменитая бригада!..
Стоявший тут же Илья Куклев мрачно посоветовал:
— Шуточки на этот счет лучше оставить. Ясно?
Всем стало очевидно, что настроение у Ильи неважное, и это не сулило ничего приятного любому, кто попытался бы эти самые «шуточки» продолжать.
Хотя и было ясно, что Куклев не позволит себе продемонстрировать даже часть своих способностей, но на присутствующих действовала неизбежная инерция от впечатлений о его последнем выступлении на заводском ринге. А потому щекотливый разговор как-то сам собою иссяк.
Инженер Рогов между тем обратился к Николаю:
— Значит, решено? Выступать будете вы?
— Страшно, — признался Николай и виновато улыбнулся. Народ там, сами знаете, какой… И тема у них тоже…
— Поможем, — бодро откликнулся Коля Маленький. — У нас же какие мыслители кругом, — он указал на товарищей и скромно добавил: — Лично я кое в чем тоже помогу. По вопросам космоса, например. Очень интересуюсь.
В этот момент Рогов, оглянувшись на дверь, удивленно воскликнул:
— Смотрите-ка, Андрей! Что ему здесь надо?
