Из конца зала что-то крикнули. Я испуганно оглянулась на стол президиума.
Мансур встал и, сказав несколько слов по-башкирски, добавил:
— Наша гостья говорит только по-русски.
Я вгляделась в лица и увидела, что в зале не только молодежь. Кое-кому, видимо, быстро переводили мои слова. Я стала рассказывать медленнее, хотя по-прежнему старалась смотреть только в небольшие, но очень цепкие глаза Гюзели.
— Многие слышали стихи Пушкина о великой русской балерине:
Я прочла до конца стихи об Истоминой, хотя чувствовала слабость своей декламации. Для бодрости я выпила всю воду из стакана и продолжала:
— Эта балерина, получившая бессмертие в стихах Пушкина, была бесправной девушкой из народа.
— А как это у Пушкина?.. «То стан совьет, то разовьет и быстрой ножкой ножку бьет…» — громко спросила Гюзель. — Покажи нам…
— Это, пожалуй, нельзя, — растерянно улыбнулась я, но, увидев интерес и недоумение на всех лицах, принялась объяснять: — Ведь в балете при всех движениях стан то сгибается, то разгибается. И «ножкой ножку бить» тоже при множестве движений приходится… Пушкин очень живо изобразил танцующую балерину. А какой именно танец?.. Этого, наверное, никто не знает!
— И совсем нельзя показать? — спросила Галя, сидящая в первом ряду около Виктора.
— Каждая балерина может станцевать это по-своему, — сказала я. — А правильно или нет, мог бы сказать только сам Пушкин.
Словом, я разговорилась вовсю! И меня слушали…
Потом, опомнившись, я заглянула в свой конспект и перешла к современности. Рассказала о серьезном образовании, повысившем общий культурный уровень артистов балета, о глубоком подходе к своему искусству. Упомянула и о предсказываниях белогвардейцев после революции:
— В одном зарубежном журнале было написано, что балет в России погибает и его надо вывезти в Соединенные Штаты, чтобы на американские деньги он снова начал процветать. Теперь даже вам в Куштиряке видно, какая это неправда!..
Аплодисменты прервали мое повествование, и я похлопала в ладоши вместе со всеми как заправский оратор. Аплодировали мне и после окончания. Я вздохнула с облегчением, но нечаянно взглянула на пол и тут, кажется, согласилась бы повторить свой так называемый доклад сначала, чем танцевать на этой сцене. Разглядывая щели на полу, я перестала слушать. На вопросы, как мы условились, должны были отвечать остальные балетные артисты.
Только услышав голос Вадима, я удивленно подняла голову.
— Разрешите мне ответить, хотя я и вышел уже из комсомольского возраста, — сказал он.
С нами в автобусе его не было, и не знаю, смогла ли бы я говорить так свободно, если бы видела, что он появился в зале.
— Точно ответить на этот вопрос очень трудно, поэтому здесь и произошла заминка, — продолжал Вадим. — Действительно, какой же вклад вносят артисты балета в борьбу за коммунизм?
Вадим серьезно взглянул на меня, потом сказал:
— Наши балерины-комсомолки относятся к своей работе с беспредельной любовью и старанием. Но такой же любовью к своему искусству славились и крепостные балерины, и любимицы аристократических зрителей. Так же все они стремились и к самой высокой танцевальной технике. Но я считаю, что наших артистов отличает умение пожертвовать собственными интересами для общего, коллективного успеха. Эта позиция в искусстве и приравнивает наших артистов к передовым советским борцам за коммунизм…
Он продолжал убеждать красноречиво и умно. Он говорил о громадной воспитательной роли искусства, и получалось, что мы, балерины, хотя прыгаем и кружимся, как века назад, но наше «порхающее» искусство приобрело серьезное значение для духовного развития народа, и мы трудимся теперь для строительства коммунизма.
То, что перед этим он посмотрел на меня, давало основание причислить и себя к этим передовым артисткам, хотя о своей позиции в искусстве я никогда даже и не думала…
— Как замечательно говорит! — невольно вырвалось у меня, когда я встретилась взглядом с Анвером.
— Ты тоже хорошо справилась, — Одобрительно сказал он, будто можно было после речи Вадима серьезно обсуждать мое ученическое пересказывание школьной программы.
Я хлопала в ладоши громче всех, когда Вадим пошел на свое место.
Потом объявили перерыв, чтобы убрать сцену для концерта.
Поздно вечером куштирякцы провожали нас к автобусу. Гюзель и Мансур крепко пожали мою руку.
— Хорошо танцевали! — сказал он.
К сожалению, это была неправда. Вариации «Спящей красавицы», которые, казалось, я смогу танцевать и с закрытыми глазами, на неплотно сбитом полу клубной сцены вышли совсем не так, как на выпускном спектакле в театре.
— Благодарю, не утешайте меня… — сказала я, но при свете, хлынувшем из окон автобуса, увидела лицо Мансура и поняла, что он хвалит меня вполне искренне.
В нем вообще не было ничего показного, а только спокойное доброжелательство. Я наконец поняла, на кого он похож, и спросила:
— Скажите, Мансур, у вас есть родственник — штурман буксира на реке?
— Вся родня на земле, — спокойно сказал он. — На реке — никого.
— А я думала… Очень вы похожи… — Я вгляделась в его черты пристальнее. — Нет, пожалуй, не похожи, а, как бы сказать, общего много…
— С одного поля ягоды, как говорят русские, — засмеялась Гюзель и лукаво спросила: — Что же, ваш знакомый такой же простой парень?
— Вот именно: одного поля… И, конечно, в этой настоящей простоте все сходство! — обрадовалась я, будто сделала великое открытие, — И, наверное, Мансур тоже хороший работник?
— Лучший в колхозе! — заявила Гюзель.
Мансур только слегка улыбнулся. О чем было ему говорить? Ясно, что жена гордится успехами мужа больше, чем своими, и не стоило ее огорчать возражениями. И ясно, что не слава «лучшего» главное, а то, что поступаешь и работаешь как полагается… И не о чем тут говорить! Я поняла его и улыбнулась в ответ.
— Раечка! — крикнул из окна автобуса Вадим. — Пора…
Весело втиснулась я в переполненный автобус. Весело отметила, что нарядные осветители, подстелив газеты, уселись на полу в проходе, уступив девушкам диваны.
— Иди сюда, я заняла тебе место! — закричала Альфия, пересаживаясь на колени к матери.
— Я тоже занял! — сказал Вадим, сидевший позади них. Он смотрел на меня умоляюще.
Все еще улыбаясь, я села рядом с ним.
Альфиюшка потянула за руку стоящего рядом Анвера:
— Садись тогда! Ты тоже хорошо танцевал!
Анвер подхватил девочку и посадил к себе на колени.
— Ты что же, пускаешь в соседи только тех, кто хорошо танцевал? А ну-ка, я тебя сейчас в окошко выброшу и пешком отправлю, раз ты совсем не танцевала! — пригрозил он.
