— Да нешто я помню? Их тыща небось, а я один. Кто позовет. Засор там или, допустим, смеситель поменять, потек, значит. Да мало ли… Своего-то слесаря не дозовутся. А я всегда людям помочь готов. Натура у меня сильно отзывчивая. А их Васька…
— Их Васька, наверное, по вашим домам ходит, — насмешливо говорю я. — Там он тоже отзывчивый.
Жилкин в ответ задумчиво пожимает плечами.
— А кто его, Ваську-то, знает? Может, и ходит. Поди его попробуй проверь. Он тебе проверит.
— Ну хорошо. Значит, в доме семнадцать вы во многих квартирах бывали, так, что ли?
— Ясное дело, во многих. Всюду течет, всюду, как есть, засоряется. Хозяйство наше такое, система, значит. За ней глаз нужон, я скажу, а это деньги стоит для правительства. Ну, и…
Я, однако, прерываю его государственные размышления.
— Вы Полину Ивановну, старушку из четвертой квартиры, помните, наверное? — спрашиваю я таким тоном, словно она-то его помнит прекрасно, хотя про себя я сейчас досадую, что не догадался спросить Полину Ивановну о Жилкине.
— А всюду их сколько хошь, старушек этих, — небрежно машет рукой Жилкин. — Как днем пойдешь, одни они так и лезут. Нешто всех упомнишь? Как вы сказали, звать-то? Полина Ивановна? Гм…
Жилкин хмурится и сосредоточенно смотрит в потолок, всем видом своим давая понять, как он добросовестно пытается вспомнить это имя.
— Ну да, Полина Ивановна, — подтверждаю я. — С первого этажа. Маленькая такая, припоминаете?
— Вроде бы… — неуверенно произносит наконец Жилкин. — Чтой-то такое, значит, мерещится. У меня, откровенности ради говоря, все сейчас маленько в тумане. Соснуть бы не мешало. — Он зыркает черными глазками в мою сторону и неожиданно предлагает: — Может, я пойду, а? После обеда я у вас как штык буду. Свеженький. Я ведь завсегда так. Меня до обеда лучше не трогай.
— Так у нас дело не пойдет, Жилкин, — говорю я. — Быстрее отвечайте на вопросы, а там, может быть, и соснуть удастся. Полину Ивановну из четвертой квартиры в доме напротив помните или нет?
— Ну, помню, помню, — сварливо отвечает Жилкин. — Холера старая. За каждый гривенник торгуется. А у самой кажинный день засор. Спокою от нее нет.
— А еще кто там живет, в той квартире?
— Да живут… — вздыхает Жилкин. — Только завсегда они, значит, на работе. А так, конечно, живут. Чего им…
— И ни разу вы с ними не встречались?
— Ну, почему же это так — ни разу? — как будто даже обижается Жилкин. — Одной там даже заграничный замок врезал. Только ей мало показалось.
— Это как понимать? — спрашиваю я, с трудом сдерживаясь, чтобы не улыбнуться.
— А вот так и понимать. Велела, значит, еще висячий повесить. То есть, значит, петли под него врезать. Ну, и за все, понимаешь, дыней расплатилась. «Ты, говорит, ее продай. У тебя ее с руками схватают. Она не наша, она, говорит, с Ташкента». Ну, я и снес. Верно, дали неплохо. На две… этих… хватило. Извиняюсь, конечно.
Я догадываюсь, что речь идет о второй Вериной соседке, работающей на железной дороге. Но на всякий случай спрашиваю:
— Где же она работает?
— А с бригадой поездной мотается туды-сюды, значит. Очень даже самостоятельная баба… и!..
Жилкин неожиданно громко икает, все его тщедушное тело сотрясается, и он чуть не сваливается с краешка стула. Взмахнув руками и вновь утвердившись в этом зыбком положении, он сердито бурчит:
— Ух, берет. Определенно соснуть надо…
— Уже скоро, — подбадриваю я его. — Так вы говорите, самостоятельная она женщина?
— А то! Другой раз спросила, продал я ту дыню али нет. Сколько дали. И, значит, еще мне две сунула, на продажу, — довольно толково поясняет Жилкин и с горечью заключает: — Моя б такая была, и-их… бонба, а не женщина, я так скажу. Усе разорвать может.
При этом он энергично взмахивает руками и снова чуть не сваливается с кончика стула, на котором только что с таким трудом утвердился. Я сознательно не предлагаю ему сесть поудобнее, опасаясь, как бы он тут у меня не уснул, а рискованное положение, которое он сам же избрал, заставляет его не терять бдительности.
Мне кажется, что сам Жилкин непосредственно в преступлении не замешан, он, скорей всего, не грабил комнату Веры и тем более не участвовал в убийстве. Но где-то рядом с этими событиями он все-таки находится. Ведь принимает же он всякие поручения. Вот о дынях он рассказал весьма охотно. Интересно, не расскажет ли он так же охотно и о костюме, с которым его задержали, и о тех, кто поручил ему этот костюм продать.
— Так, насчет дынь ясно, — говорю я и небрежно спрашиваю: — Ну, а костюм за сколько велела продать?
— Чего?.. — словно не расслышав, переспрашивает Жилкин и, деликатно прикрыв рот, снова икает, на этот раз, правда, не так болезненно. — Чего говорите?..
Я все так же небрежно повторяю вопрос.
Жилкин скребет свалявшиеся темные волосы на затылке и неуверенно говорит:
— Вот уж… ей-богу… чтой-то запамятовал. Это уж со мной завсегда так. Как с рельс сошел, все из головы вон.
— Как выпьете, так, значит, с рельс и сходите?
— Ну зачем? — обиженно рокочет Жилкин, отводя глаза в сторону. — От этого дела я с рельс нипочем не сойду. А вот как, значит, меня из рынку вынули и сюда, значит, на новые рельсы поставили… Так ведь?.. Ну, и колесики у меня здесь, — он не очень твердо указывает корявым пальцем на лоб, — того… в другую сторону, значит, завертелись. Вот ежели бы соснуть дозволили…
— Дозволим, дозволим, — утешаю я его. — А пока напомню, что костюм тот вы продавали за восемьдесят рублей. Сколько же себе оставить собирались?
— Я-то?..
— Да, вы.
— Ну, значит, что ж… я, значит…
Глаза у Жилкина неудержимо слипаются. Весь он клонится набок, но тут же вздрагивает и испуганно хватается обеими руками за сиденье стула.
— Ух, берет, зараза… — уважительно рокочет Жилкин, снова утверждаясь на краешке стула.
— Отвечайте, Жилкин, — строго говорю я, начиная уже терять терпение. — Чей костюм вы продавали?
— А ничей! — с вызовом отвечает он, вздергивая вверх небритый подбородок. — Свой. Велик мне, вот я…
— Да костюм-то женский.
— Женский?.. — озадаченно переспрашивает Жилкин. — Ну, тогда чего ж… Другое дело, значит…
Я прошу принести костюм, показываю его Жилкину и снова терпеливо спрашиваю:
— Чей же это костюм, а? И кто велел вам его продать?
Жилкин задумчиво скребет затылок и наконец неуверенным тоном изрекает:
— Небось Сидор…
— Это кто такой?
— Сидор-то?
— Да, да, Сидор.
— Известное дело кто. Кум мой.
— Где работает?
— Да в бане. Ба-альшой специалист. Бывалоче, мы…
Я встаю.
— Едем в баню, Покажете мне этого Сидора.
