ним на виду общественного мнения был связан с определенными издержками. Это Шахт отлично знал, лобызаясь с Гитлером, равно как он знал и то, что политика не имеет сердца, а имеет только голову. Ум же подсказывал: Гитлер и его свора куда более полезны для подлинных властителей страны, чем все эти парламентские резонеры из буржуазных партий. Впрочем, только ли в Германии оценили «высокие достоинства» фюрера? В частных беседах с другими подсудимыми, с адвокатами, с американским персоналом Нюрнбергской тюрьмы Яльмар Шахт нередко выражал негодование по поводу того, что американцы и англичане ставят ему в вину многолетнюю связь с Гитлером, как будто не из США и Англии приходили в свое время самые панегирические отзывы о Гитлере. Через своего защитника доктора Дикса подсудимый решил однажды напомнить суду, что в 1934 году лорд Ротермир поместил в «Дейли Мейл» статью, где, между прочим, имелись такие слова: «Выдающаяся личность нашего времени – Адольф Гитлер… стоит в ряду тех великих вождей человечества, которые редко появляются в истории». А разве видный американский политик Самнер Уоллес не утверждал в своей книге «Время для решения», что «экономические круги в каждой отдельной западноевропейской стране и Новом свете приветствовали гитлеризм».
Но кто-кто, а Шахт-то сознает: после того как в Нюрнберге во всей своей ужасной наготе раскрылась кровавая история гитлеризма, из этих старых цитат нельзя создать надежную линию защиты. Он делал все, чтобы отмежеваться от Гитлера. И на процессе, и в мемуарах Яльмар Шахт утверждал, что во время выборов 1932 года им якобы не было произнесено «ни единого слова ни письменно, ни устно в пользу национал-социалистской партии».
Слушая такое, Геринг прямо выходил из себя. Он ненавидел Шахта и в то же время невольно завидовал ему: надо же уметь врать так безмятежно и с таким величавым видом! А Шахт действительно лгал с большим искусством, сохраняя при этом вид глубоко оскорбленного человека, голубиная чистота души которого не выдерживает даже малейших намеков на причастность к нацистским преступлениям.
Но, поступая так, он явно недооценил подлинно титанического труда, затраченного офицерами союзных армий для розыска и изучения германских правительственных архивов. Да и обвинители в Нюрнберге оказались на редкость невосприимчивыми к эмоциям. Юристы с большим опытом и знаниями, они предпочитали неотразимые факты психологическим этюдам доктора Шахта. И, опираясь на эти факты, Г. Н. Александров и Р. Джексон доставили подсудимому немало неприятных минут.
Как на грех, в руки обвинения попал секретный протокол совещания в Гарцбурге, на котором с личным участием и помощью Шахта было заключено соглашение между Гитлером и влиятельным представителем тяжелой промышленности Альфредом Гугенбергом об оказании помощи нацистам в захвате власти. Предъявление суду одного уже этого документа разрушало легенду Шахта. А обвинители располагали не только им.
Вот на свет извлекаются дневники Геббельса. Во второй половине 1932 года, когда нацисты дважды подряд потерпели сокрушительные поражения на выборах в рейхстаг, Геббельс записал, что из-за нарастания кризисных явлений в партии «фюрер помышляет о самоубийстве».
Напомнив Шахту эту ситуацию, обвинители решили установить личное отношение подсудимого к событиям тех дней. Дело в том, что Шахт неоднократно при цитировании на суде его официальных высказываний в период пребывания в составе гитлеровского правительства возражал с деланным недоумением:
– Помилуй бог, разве это противоречит тому, что в душе я был антифашистом и на деле боролся против Гитлера. Я ведь вынужден был маскироваться.
Чтоб уже до конца раскрыть лицо лжеца, обвинитель сопоставляет с дневниковыми записями Геббельса письмо самого Яльмара Шахта Адольфу Гитлеру. Оно написано во второй половине 1932 года, то есть тогда, когда Гитлер еще не был у власти, а только рвался к ней и, потерпев поражение на выборах, был близок к самоубийству. Тогда доктору Шахту совсем незачем было маскироваться. Так что же он писал Гитлеру в этот трудный для нацистов период? А вот что:
«В эти дни Вам могут помочь несколько слов самой искренней симпатии. Ваше движение руководствуется такой внутренней правдой и необходимостью, что победа в той или иной форме надолго не сможет от Вас ускользнуть… Куда бы моя деятельность ни привела меня в ближайшем будущем, даже если Вы меня когда-нибудь увидите в крепости, Вы всегда можете надеяться на меня как на надежного помощника».
После оглашения этого документа Шахт при всей своей находчивости казался растерянным. А удары продолжали сыпаться один за другим. Зачитывается новая выдержка из дневника Геббельса, датированная ноябрем 1932 года. И тут уже прямо говорится о самом Шахте: «В беседе с доктором Шахтом я убедился, что он полностью отражает нашу точку зрения. Он – один из немногих, кто полностью согласен с позицией фюрера».
Трудность положения бывшего экономического диктатора «третьей империи» заключалась, однако, не только в том, что ему было необходимо отражать мощные фронтальные атаки прокуроров. Он нередко получал неожиданные удары ножом в спину и со стороны своих коллег по скамье подсудимых. В этом был порой свой юмор.
Одно время Шахт выражал возмущение тем, что в тюрьме несколько изменился режим и для подсудимых ограничили возможность общаться между собой. Он не сожалел, что ввиду этого изменения реже будет видеть «разбойника Геринга» или «подлеца Риббентропа». Но его огорчала перспектива реже видеться с «симпатичными джентльменами» Папеном и Нейратом.
– Вы не имеете права лишать меня возможности беседовать с ними, – говорил Шахт начальнику тюрьмы полковнику Эндрюсу.
Самое любопытное состояло, однако, в том, что указанный «джентльмен» фон Папен как-то не оценил этих дружеских чувств соседа по скамье подсудимых. В своих показаниях Международному трибуналу он сообщил нечто такое, что очень мало вязалось с попытками Шахта представить себя противником прихода Гитлера к власти. Ему хорошо запомнились энергичные усилия Шахта, направленные на то, чтобы свалить с поста канцлера «джентльмена» Папена и поставить на его место гангстера Адольфа Гитлера.
Папен заявил на суде, что в решающие дни 1932 года Шахт вдруг явился к нему на квартиру и после некоторой не очень замысловатой мотивировочной части без обиняков сказал:
– Отдайте вашу должность Гитлеру, это единственный человек, который может спасти Германию.
В тот же самый период, а именно 12 ноября 1932 года, Шахт вместе с банкиром Шредером составляет от имени руководителей крупнейших монополий письмо президенту Гинденбургу, в котором тоже в весьма решительных тонах сформулировано требование о передаче власти Гитлеру. Кроме Шахта и Шредера письмо это подписали Крупп, Тиссен, Рейнгардт и другие крупные промышленники. И Шахт спешит сообщить Гитлеру о том, что у него «нет сомнений, что развитие событий может иметь только один исход – ваше канцлерство». Это свое послание он заканчивает следующими многозначительными словами:
«Кажется, наша попытка заполучить ряд подписей руководителей тяжелой промышленности не является напрасной, а я верю, что тяжелая промышленность по праву носит свое имя «тяжелая промышленность», ибо она много значит!»
Все с большей тревогой слушает подсудимый, как обвинители цитируют такого рода документы, отнюдь не укрепляющие в глазах Международного трибунала столь желательную для него репутацию антигитлеровца. И конечно, он завидует политикам прошлого. Ведь тогда и речи не шло о том, чтобы кто- нибудь, кроме самого народа, расплачивался за войну своей кровью и благосостоянием. Случая не было такого, чтобы кто-нибудь совал свой нос в правительственные архивы, выяснял виновников агрессии и затем тащил их на плаху. Только перед богом и историей отвечали они в былые, хорошие времена. А вот
