зеленые «Жигули» эта женщина во дворе не видела?
— Нет, — говорю я. — Они же на улице стояли, их ведь тот таксист видел, как его?
— Аверкин, — подсказывает Денисов. — Он-то и видел их там. Но во двор они, значит, не заезжали ни разу, даже в день кражи?
— Выходит, что нет.
— А я все-таки думаю, что в тот день, вернее в то утро, они во двор заехали, — качает головой Валя. — Хоть на минуту. Четыре или даже пять чемоданов тащить через весь двор и по переулку опасно. Лишний риск.
— Пожалуй, что так, — соглашается Кузьмич. — А значит, кто-то машину во дворе должен был видеть.
— Кража могла произойти, — говорю я, — или с половины девятого, Когда Виктор Арсентьевич и его супруга уходят на работу, до половины десятого, когда выходит гулять та женщина с внуками, или с половины двенадцатого, когда они уходят домой, до половины первого, допустим, потому что около двух Леха уже садился в такси у Белорусского вокзала.
— Вещи они увезли на дачу, — замечает Валя. — Это мы уже, считайте, знаем. А езда туда и обратно занимает часа полтора. Значит, второй промежуток следует сократить, я думаю, вдвое, с половины двенадцатого до двенадцати. Вот тогда Леха мог около двух оказаться возле Белорусского.
— Вообще странно, почему ему надо было обедать непременно на Белорусском вокзале, — добавляю я. — Ведь они с дачи возвращались мимо Киевского вокзала. И потом, время ему потребовалось не только чтобы добраться до Белорусского вокзала, но еще и заскочить в ресторан там, испугаться, выскочить обратно, найти такси. Нет, второй промежуток для квартирной кражи вообще отпадает. — И я убежденно заключаю: — Она произошла с половины девятого до половины десятого.
— Про все про это, милые мои, — говорит, вздохнув, Кузьмич, — нам должен рассказать Чума. Обязательно должен будет рассказать. Его допрос сейчас — самое главное дело. Вот завтра с утра мы с Виктором Анатольевичем и займемся. Ты от этого будешь освобожден, — оборачивается Кузьмич к Вале. — Твой вид сильно ему настроение испортит. А он и без того обозлен не знаю как. А вот ты, Лосев… — Кузьмич задумчиво смотрит на меня. — Ты, пожалуй что…
— Мне хорошо бы поприсутствовать, Федор Кузьмич, — говорю я. — Мой вид не злость, а испуг вызовет. Как привидение, можно сказать. Как тень отца Гамлета, что ли.
— Ладно, — усмехается Кузьмич. — Присутствуй, — и смотрит на часы. — Пора ехать, милые мои. А то вообще не пустят.
Он достает из ящика стола большой пакет с апельсинами, и мы все едем в госпиталь к Пете.
Утром Кузьмич вызывает меня к себе и говорит:
— Виктор Анатольевич приехать не может, сейчас звонил. Предложил первый допрос Чумы провести без него. Откладывать это нельзя. Давай-ка прикинем план и тактику. Допрос важный и не простой.
Я когда-то уже рассказывал, как сложен допрос по тяжкому преступлению, тем более опытного преступника. Вот к такому допросу мы с Кузьмичом и начинаем готовиться. На столе перед нами довольно пухлая папка уже скопившихся материалов по делу. Кузьмич придвигает ее ко мне и говорит:
— Давай-ка, милый мой, для начала вспомним все, что мы знаем о Чуме. Поройся-ка здесь.
Я перебираю бумаги и медленно начинаю перечислять:
— Ну, во-первых, его зовут Совко Николай Иванович…
— Вот, — поднимает палец Кузьмич, переставая вертеть в руках очки. — С этого момента кличку забудем. Николай Совко он для нас. Так. Давай дальше.
— Дальше адрес, — продолжаю я, — по которому он, однако, редко бывает. Там живут его мать, жена и дочь. Мать его любит и защищает. Жена, видимо, уже не любит и подала на развод. Дочка… Ну, он ее явно не любит, как и жену. Иначе заботился бы, появлялся в доме. А вот дочка его — мы не знаем, может, и любит. Но скорей, нет. Это чувство взаимное, мне кажется.
— Правильно, — кивает Кузьмич. — Исключения подтверждают правило. А как думаешь, мать он любит?
— Не знаю, — помедлив, отвечаю я. — Мать ведь может любить и без взаимности.
— Именно что. Словом, по его месту жительства мы мало что знаем. А в интересах дела надо знать. И не только отношения в семье. Там все его связи, и преступные, и личные, все главные связи. М-да… Придется тебе, Лосев, в тот город съездить, вот что я скажу. А пока, в допросе Совко, это больше область разведки, чем средство уличения или даже воздействия. Жаль. Место жительства — важная область. Ну ничего. Сохраним для будущего. Давай дальше. Что мы еще о нем знаем? Перейдем-ка теперь к московским его связям.
— Тут дело обстоит веселее, — говорю я. — Знаем мы их почти всех. Это Леха, покойный Гвимар Иванович, тот седенький, с которым Гвимар Иванович ссорился во дворе, и двое из красного «Москвича», имена их мы сегодня узнаем.
— А того седенького, видимо, Лев зовут, дальше пока неизвестно, — задумчиво вставляет Кузьмич.
— Но пока ясно, — продолжаю я, — что те двое — москвичи. Владелец красного «Москвича», скорей всего, парень с зеленым кашне, в день кражи он выбегал из ворот к «Жигулям», значит, за рулем сидел второй. Вот такие связи в Москве у Чумы, то есть у Совко.
— Да, — кивает Кузьмич. — И еще Муза, не забудь.
— Ну конечно! — спохватываюсь я. — Самое главное.
— Не самое. Но забывать нельзя. Как, по-твоему, он к ней относится?
— Кажется, сильно увлечен, — говорю я. — Мне он даже сказал, что убьет ее, чтобы другому не досталась. И вот хотел с собой увезти, чуть не насильно.
Мы еще некоторое время обсуждаем наши сведения о Совко, его связи и его характер. Да, характер его мы уже тоже в общих чертах знаем — коварный характер, обманчивый, злобный и опасный. И манеры такие же. Словом, для первого разговора с Совко мы, пожалуй, готовы.
Кузьмич смотрит на часы, потом звонит в наш внутренний изолятор, где сейчас находится Совко, и просит доставить его на допрос.
Проходит совсем немного времени, и в дверь раздается аккуратный стук. На пороге появляется конвойный.
— Товарищ подполковник, — докладывает он, — арестованный Совко доставлен для допроса.
— Заводите, — кивает Кузьмич.
И вот Совко перед нами.
Он все такой же — пухлые, яркие губы, голубые, прозрачные глаза, даже светлые волосы по- прежнему лежат аккуратно и почти изящно. Да и сам он за эти сутки не потерял изящества в своем хорошо сшитом и почти не измявшемся костюме. Видно, в камере он устроился по-хозяйски, привычно и уверенно. Он и вообще-то не потерял уверенности и, кажется, вполне пришел в себя после столь неожиданного ареста.
Высокий, стройный, он входит энергично и подчеркнуто спокойно, а на узком нежно-розовом лице сияет безмятежная, прямо-таки детски-наивная улыбка. Он уже готов и сказать что-то в таком же роде сидящему за столом Кузьмичу, но тут он видит вдруг меня, расположившегося в стороне, на диване, и сразу, конечно, узнает. Как будто облачко проходит по его лицу, на миг стискиваются зубы, даже ритм движений сбивается, когда он делает несколько шагов, подходя к столу. Все это, конечно, едва заметно, но слишком велико напряжение встречи, чтобы я мог упустить такие признаки очевидного его смятения. Да, увидеть меня он, конечно, не рассчитывал, и теперь его план поведения на допросе скомкан, даже вообще проваливается, — надо срочно перестраиваться, искать новую линию поведения и защиты. А пока он в явном смятении, и надо быстрее воспользоваться этим моментом.
— Садитесь, Совко, — как всегда спокойно, даже буднично говорит Кузьмич. — Для начала хочу вас предупредить. Игра в прятки не состоится. Не подойдет к данному моменту. Мы вас уже знаем, и прошлые ваши дела, и сегодняшние. И, в отличие от правил, о которых вы, полагаю, наслышаны, я намерен сразу сообщить вам то, что мы знаем, чтобы вы поняли, в чем упираться бесполезно, даже, пожалуй, вредно для вас.
— А в чем и полезно? — усмехается Совко.
