— Простил ты его все-таки?
— Он потом сам себя чуть не кончил. Рядом в санчасти лежал.
— Значит, дружками вышли?
— Вроде того.
— А Марину, выходит, ты у него увел?
— Я за нее заступился.
Игорь чувствовал, сложный узел отношений связывал этих трех людей, этот лишь на первый взгляд заурядный треугольник. Все тут было трудно и необычно: и любовь, и смерть шли здесь рядом. «Интересно, — мелькнуло вдруг в голове у Игоря, — что думает обо всем этом сама Марина?» Впрочем, сейчас это уже не имело значения.
Так, во всяком случае показалось Игорю. И тут он чуть не совершил крупной ошибки.
— Ну, так чего, идти или нет? — спросил Зарубин сердито и нетерпеливо. — Или не доверяешь? Тогда прямо, говори.
— Пойди, Иван, пойди, — задумчиво согласился Игорь. — На всякий случай посмотрим, чего такое он тебе скажет. Место знакомое?
— Знакомое.
— Ну, а мы подготовим встречу. Марина ничего не знает?
— Нечего ей знать.
— Правильно. Живете вы тут, на территории?
— Ага. Второй корпус, для персонала.
— Дома Марина?
— Дома. Запретил уходить. С территории.
— Слушается?
— Слушается. Я тут к одному случаю придрался, — Зарубин хмуро усмехнулся.
— Ладно. Выходит, сюда он не придет. Что ж, подождем субботы. А так все по-старому. С территории ни шагу. Договорились?
— Ага.
— Эх, Иван, — неожиданно вздохнул Игорь. — Видишь, как жизнь складывается? Ее только выпусти из рук, только расслабься. Унесет, как ветром.
— Только дурной ее из рук выпускает, — кивнул Зарубин, глядя куда-то перед собой. — Вот и я дураком был. Выпустил.
— А сейчас что думаешь?
— Сейчас у меня Марина есть. О ней думаю.
— А кто у тебя еще есть?
— Мать, — вздохнул Зарубин и, поменяв позу, вытащил сигареты и закурил, потом будничным тоном закончил. — Отец. Сестренка.
— Где они?
— Да недалеко, в Херсоне. Моряк отец.
— И до сих пор плавает?
— А чего? Ему сорок восемь всего. И матери столько. В порту работает, в бухгалтерии. Ну, сестренка школу кончает.
— Что ж ты к ним не вернулся?
— Нельзя было, — сдержанно произнес Зарубин.
— Это почему? — удивился Игорь.
— Я уже с Мариной был.
— Ну, и что?
— Отказались ее принять.
— М-да… — покачал головой Игорь точно так, как делал это Цветков. — Что же, и письма, выходит, не шлешь?
— Почему? Пишем. Но вместе и я теперь жить не хочу. И Марина. Потому, силы свои проверить надо, понял? Сам на ноги встану. Руки есть, силы есть, ну, и совесть, оказывается, тоже есть. Не пропаду. Но, однако, пять лет тю-тю. Нагонять надо.
— Как чувствуешь, навсегда завязал?
Такой вопрос серьезно можно задать, только достигнув определенной степени доверия, взаимного доверия и расположения. Игорь это знал.
— Навсегда, — кивнул Зарубин. — Марина, ведь, со мной.
— А у нее кто еще есть?
— Никого. Сиротой росла, у тетки. А тетка померла в прошлом году. Хоронили ее. Очень Марина переживала.
Некоторое время они сидели молча, и нисколько не было тягостным это молчание для обоих. Потом Игорь, спохватившись, посмотрел на часы и торопливо простился.
— Надо действовать, Иван. Нельзя расслабляться, — усмехнулся он. — Значит, все мы, кажется, обговорили. Завтра ты идешь, так?
— Так.
— Ну, пока.
И Игорь заспешил в Управление. Однако он и предположить не мог, что задумал на этот раз Смоляков.
В тот же день в Москве, в кабинете Цветкова, состоялся неприятный разговор.
Цветков вызвал к себе Усольцева.
С нехорошим предчувствием шел Виктор Усольцев в кабинет начальника отдела. Успокаивала только мысль, что главный его враг, этот чертов Откаленко, уехал в командировку. Уж он бы наговорил, будьте спокойны. Но события на даче, о которых Усольцев знал, и, главное, присутствие там Коменкова, с которым так неудачно он провел встречу, сулили неведомые пока неприятности, это Виктор ощущал «печенкой», как любил он отзываться о своих предчувствиях. Тем более арестован этот проклятый Димочка Шанин. И Лосев его уже допрашивал. Но как Усольцев ни старался, узнать результаты допроса не удалось. Лосев молчал.
Когда Усольцев зашел в кабинет Цветкова, то сразу увидел Лосева, сидевшего в стороне, на диване. Длинная его фигура в сером костюме и светлые волосы четко выделялись на темной обивке дивана, это почему-то бросилось Усольцеву в глаза сейчас.
Он остановился на пороге.
— Заходите, Усольцев, — сухо пригласил его Цветков.
Обращение на «вы» ничего хорошего не сулило.
Виктор молча сел на стул возле стола и неуверенно посмотрел на хмурого Цветкова, перебиравшего на столе карандаши.
— Так вот, — сказал Цветков, сдвигая карандаши в сторону. — Должен сказать, что вы плохо начали свою работу у нас. Не неумело, это бы я вам еще простил, а плохо, — подчеркнул он. — С самого плохого начали и самого, в наших условиях, опасного — с обмана. Вот это мы, Усольцев, не прощаем. И это вы знали.
— Я не обманывал, я…
— Погодите, — приподнял руку Цветков. — Я не кончил. Вы провалили задание с Коменковым, вы не получили у него никаких сведений о Шанине, которого он, оказывается, хорошо знает. Ладно. Это может случиться с новичком. Совсем неопытным новичком, каковым вы и являетесь, потому что Коменков — это пустой орех, его расколоть ничего не стоило. Но вместо того, чтобы честно доложить о неудаче, вы заявили, что задание выполнили, но Коменков о Шанине ничего не знает. Этим вы ввели нас в заблуждение и нанесли прямой вред делу. Такое прощать мы не имеем права. И не прощаем, Усольцев. Вот это первый пункт. Он вам ясен?
Виктор сокрушенно кивнул головой. Оправдываться, казалось, бесполезно, да и не хотелось. Главное, не хотелось. Он готов был просто провалиться сквозь землю от стыда. И это еще при Лосеве. Уж лучше бы
