– Ну-ну, – сказал он. – Поплачь, поплачь… Что?!…
Он тоже перегнулся через плечо мальчика.
– Что это?! – воскликнул он поражённо.
– Это Джули Дотанс, любит розы и итальянские песни, – объяснил Скрудж, – она вот так раскладывается…
Малыш-Скрудж развернул центральную вкладку.
– …ага, именно так…
Дух вытаращил глаза.
– А тебе не вредно смотреть на такое?… – спросил он, пытаясь оттянуть Скруджа за рукав.
– Что? Нет, я не думаю. Я был смышлёным мальчиком.
– Нет, я имел в виду – сейчас… – сказал Дух. – У меня вот с сердцем слегка того…
Он мягко осел на пол и Скрудж почувствовал, как вокруг снова завертелось время. Стены стали грязнее, мальчик за партой подрос и его запястья выглядывали из-под обшлагов пиджачка.
Скрудж поднял Духа.
– Посмотрим, что стало через год… – протянул Дух…
– Мисс Декабрь, Мисс Ноябрь, Большая Берта, Джули Дотанс… – сообщил Скрудж, снова заглядывая самому себе за плечо. – Все на месте, только Джули немного потёрлась на сгибах
– Ничего не изменилось?! – воскликнул поражённо дух.
Скрудж пожал плечами.
– Ты представляешь, как тяжело достать «Мансарду» в такой глуши, когда тебе одиннадцать лет?…
– Нет, не представляю. – сказал Дух.
– Я тоже. – сказал Скрудж. – Эту я брал из алтаря, знаешь ли. Священник догадывался, что я её беру, но ничего не мог сказать. И ни разу не догадался положить свежий номер…
Дух закрыл глаза, на лице его появилось мучение.
– Эбенизер! Эбенизер! – крикнула маленькая девочка, влетевшая как ураган в классную комнату! – С Рождеством тебя, дорогой мой братец! И ты едешь со мной домой!…
– А папа не будет против?… – осторожно спросил молодой Скрудж, заслоняя собой оставленный на парте журнал от повисшей на его шее сестры.
– Нет, Эбенизер, не будет! Он сильно изменился с тех пор, как ты уехал! Он стал совсем другим! Он такой спокойный! Я спросила его, можешь ли ты вернуться домой, и он совсем не возражал! А гроб был такой чудесный, с медными ручками, и все гости в чёрном…
Скрудж уткнулся в плечо Духа и зарыдал.
– Ну-ну, – сказал Дух, пытаясь его успокоить, – поплачь, поплачь, а то глазки будут совсем красные. Давай посмотрим, что было на следующее Рождество.
– Хрупкое создание… – прорыдал Скрудж. – Казалось, малейшее дуновение может её погубить…
– И оно её погубило! – воскликнул Дух.
– Ну, это было не малейшее… – протянул Скрудж. – В тот раза она дунула так дунула… Собственно в последние годы она ничем другим и не занималась…
– После неё, кажется, остались дети?… – спросил Дух.
– Да… сын… – сказал Скрудж неохотно.
– Твой племянник. – напомнил Дух.
– Да что ты говоришь! – воскликнул Скрудж раздражённо. – А я-то думал, чей он, кто он мне…
Всего секунду назад они покинули школу, и вот уже стояли на людной улице, а мимо них сновали тени прохожих и тени повозок и карет катили мимо, ломая колёсами тонкую наледь. Они были в самом центре оживлённой толпы. Празднично украшенные витрины не оставляли сомнений в том, что близится Рождество. Уже наступил вечер и горели фонари.
Скрудж вытащил из кармана часы и посмотрел на них.
– Четверть двенадцатого. – сказал он. – Слышишь, пухлый, чего-то твоё время на моих часах не отсчитывается.
– Серьёзно? – удивился Святочный Дух Прошлых Лет. – Ну-ка дай посмотреть.
– Эээ! – сказал Скрудж, снова пряча часы в карман. – Знаю я ваше «дай посмотреть». Сперва «дай закурить», потом «дай посмотреть», потом «а если сам поищу?»…
Дух обречённо махнул рукой.
– Посмотри внимательно на лавку. – сказал он. – Узнаешь?…
– Конечно узнаю! – воскликнул Скрудж. – Меня же отдали сюда на обучение!
CIX
Фараон колебался. Он выбирал между Тотом и Осирисом.
– Тот, конечно, хорошо… – говорил Фараон сам себе. – Но Осирис разве плохо? Осирис тоже хорошо…
Он посмотрел на статую Тота. Тот, в наряде писца, застывший в широком шаге, всем своим видом показывал, что для того, чтобы писать, не нужны ни большие мозги, ни умный взгляд, а только папирус и чернила.
Фараон вздохнул и побрёл к святилищу Осириса.
– И ещё… – сказал он сам себе. – У Осириса хотя бы нет проблем с дикцией.
Осирис стоял в особом углублении, сложив руки на груди и закрыв глаза.
– О Осирис! – воскликнул Фараон, аккуратно падая перед статуей ниц. – О Властитель Двух Царств, возрождающийся и умирающий…
Голос, оглушающий как рёв водопада и одновременно тихий, как шелест травы, ответил ему: «Весь внимание».
– О Властитель!…
«Валяй.» сообщил голос. «Я готов уделить тебе весь свой день.»
Точки падали как тяжёлые капли первого зимнего дождя.
– Скажи мне, о Повелитель, что мне делать с евреями? Должен ли я отпустить их?
Повисла пауза.
Раздался звук, который мог бы возникнуть, если бы ревущий водопад и шелестящая трава могли бы задумчиво жевать собственные губы.
«Нет» – сообщил наконец Осирис.
– Почему? – спросил Фараон.
Снова повисла пауза.
«Нипочему. Это воля моя. Ты собираешься обсуждать?» – спросил Осирис.
– Разумеется, я собираюсь обсуждать! – возмутился Фараон. – Почему я не могу обсуждать? Почему бог не может обсудить с богом?…
«Какого рода ты бог?» спросил Осирис.
– Ну я живущий на земле бог… – Фараон задумался. – От моего настроения зависит погода, так? И рассвет наступает, когда я открываю глаза. И так далее.
«От твоего настроения. Не от тебя самого.» – сказал Осирис. – «А уж насчёт рассвета я бы на твоём месте молчал. Тебя каждое утро будят вшестером. Тухловато у тебя с божественностью».
– А ещё я принёс тебе рисовых лепёшек. – сказал Фараон. – И пива.
«Зачем?» спросил Осирис.
– Ну чтобы тебя умилостивить… – сказал Фараон, помахивая неопределенно рукой. – Понимаешь, у меня же вроде как тяжелые времена. И я надеялся, что ты сейчас сойдешь с постамента, сядешь рядом со мной…
«Зачем мне сейчас сходить с постамента?» спросил Осирис. «Я бог. Я могу сойти с постамента в любой момент».
– Ну так чего же ты ждёшь?… – воскликнул Фараон.
«Ничего не жду.» сказал Осирис. «Я не хочу сходить с постамента. Для статуи естественней и удобней стоять и не шевелиться. Не беспокой меня схождениями».
– Ну мне всё равно, как ты расположишься, – сказал Фараон, – просто я рассчитывал на твою помощь. На твою поддержку. Что ты выскажешь свою волю.
