Харон

Делают и делают, и черт с ними. Обычай».

— Давай, парень!

— Послушай, Перевозчик…

— А вы сидите, пятнистые, вот тут. Будете переводить ему. Озвучивать, ясно? Один соврет или заартачится, шею переломаю, другой послушней будет. Ключом вашим драгоценным зубы вышибу. Проверю, есть ли они у вас. Этот рот разевал, так я что-то не заметил… а где он? Которого я снес?

— Он встал и ушел вместе с остальными нами. Но ты не хочешь нас слушать.

— Наслушаюсь еще, успею. Заткнись, он глаза открывает.

— Еще восемь… — чуть слышно шевельнулись губы с темной капелькой крови, — Еще будет восемь…

— Чего восемь? Не волнуйся, парень, ты уже почти у цели. Осталось совсем немного, и вновь ты обретешь свет, дом, Мир… — Харон невольно запнулся. — Там, у нас, это ведь и мой бывший Мир, парень. Опять встретишь свою любовь, которая тебя оплакала, должно быть, давно. Ну а если это та красивая… что ж, судьба. Другую встретишь, главное — сам выбрался. Знаешь, у меня был друг там, в нашем Мире, так он любил говорить: иди, парень, не многим удавалось уйти. Ему — не удалось…

Перевозчик был сейчас не Хароном, а тем собою прежним, к которому он даже отсюда пытался вернуться, прекрасно сознавая тщетность своих попыток. Он и от самого себя прятал это свое бессмысленное желание, маскируя его утверждениями о необходимом отдыхе и передышке.

— Ты! — спохватился он, двинул таната в твердый, совсем не резиновый бок. — Почему заглох? Говори! Повтори ему…

Он внезапно понял, что танат как раз и говорит. Проговаривает дословно только что сказанное Перевозчиком. Слово в слово. Громко и внятно.

А Врач переводит ставший вполне осмысленным взгляд с его, Харона, темного лица на пятнистые танатов и явно ничего не слышит.

— …не многим удавалось уйти. Ему — не удалось, — закончил танат и умолк с видом готового продолжать в любой момент.

Харон положил руку Врачу на плечо — тот был в потрепанной вельветовой куртке — и легонько похлопал как можно более дружески. Осторожными движениями стряхнул с куртки пыль, пригладил волосы. Он догадался, что вновь проиграл.

«Учить язык жестов? — подумал Перевозчик — Так ведь это не сразу, нельзя же парня здесь держать, ему в Мир пора. Нарушает, — усмехнулся, — равновесие-то. Ждет его кто-нибудь там? Наверное, ждет».

— А ты не хотел нас выслушать, Перевозчик, — сказал второй танат. — Мы плохого не посоветуем. Тебе не о чем с ним говорить. Нам этого не надо.

Танат, выполнявший обязанности озвучателя, со стуком встретился со скалой, прижатый к ней с размаху. Харон держал таната за грудки, подтянув на уровень своих глаз. Танат обмяк, но прежде у него вырвалось несколько звуков дребезжащего смеха.

— Когда мы говорим «нам», мы включаем сюда и тебя, Перевозчик, — спокойно продолжил второй танат у него за спиной. — Мы не лжем тебе, вспомни, мы никогда не разговариваем с приходящими в лагерь, на то есть оракул. Мы просто не можем этого делать, они не слышат нас так же, как и тебя. Нам, — и танат сделал многозначительную паузу, — не надо. Отпусти нас, Перевозчик! — резко сказал танат, поднимаясь на ноги.

Харон откинул первого таната, как куль тряпья. Повозившись, тот поднялся и встал рядом со вторым.

— Видать, не побеседуем мы, парень. Как хоть звать-то тебя, ты имя сохранил тут? — Харон заставил оторопело наблюдавшего за сценой Врача повернуться, оглядел со всех сторон по-отечески придирчиво. — Видок у тебя… ну да после того света еще и не такие выходят, должно быть. Глядишь, повстречаемся там, наверху, хотя вряд ли. Мир велик…

И тут вспомнил, зачем еще ему непременно стоило бы поговорить с ним, возвратившимся из Тоннеля по доброй воле.

«Да-да, он же и сам бормотал, приходя в себя. Восемь!

у тебя еще будет восемь попыток

Я вспомнил. Я все вспомнил».

— Так, други пятнистые, — сказал он. (Врач был отставлен, оба таната ухвачены за подбородки.) — Как хотите его спрашивайте, но мне нужно знать, почему он вернулся из Тоннеля. Причина. Или оба останетесь без морд. — Говоря так, Харон наступил им на ноги в плетеных сандалиях своими черными босыми ступнями. — Дерну вверх, и поглядим, что оторвется, ходилки ваши или фотографии. И чья быстрей. Если я опять непонятно выразился, перевод — ваше дело. Мой запас шуток иссяк.

— Харон, отпусти их, — сказал за спиной спокойный голос. — Отпусти, они не виноваты, я решил сам.

Тот, кто у Локо назвался врачом, стоял, заложив руки за спину, и насмешливо — насколько это можно было разглядеть в резких светотенях — наблюдал за происходящим.

«За нашей милой беседой, — подумал Харон, отпуская танатов. — За обменом мнениями. За рабочим совещанием… Черт побери, парень, продолжай, продолжай, только не останавливайся!»

— Я знаю, я нарушил приказание, и за это… не знаю, что они собирались со мной тут сделать. Казнить? Но куда же дальше, хотя вам всем, наверное, виднее — куда. Ведь вы же вместе, ты и они, да?

«Вот тебе, Перевозчик, — подумал Харон. — Так тебе и надо. Но продолжай, парень, продолжай все равно».

— Я узнал это место, нас вели отсюда. Да и в лагере все говорили, указывали… Здесь начало, да? И здесь же, должно быть, конец для таких, как я, ослушников? У остальных есть хоть какое-то продолжение — твоя Ладья, светлый переход, откуда я наперекор повелению вашей одурманенной пифии, пришел обратно. Шепотом говорят и еще о каком-то страшном варианте… Ты не захотел даже перевезти меня на Тот берег, клянусь, я не попросился бы обратно, что бы меня там ни ждало. Неужели я даже темного царства Аида не достоин? Вот никогда бы не подумал…

А послушай-ка, — разговорившись, назвавшийся врачом оживился, засунул руки в карманы вытертых джинсов и даже приблизился на шаг к Харону, который медленно, боясь спугнуть, присел на корточки, опершись о тот же Тэнар-камень; оба таната отошли и чего-то ждали, впрочем, не мешая. — Послушай, Харон, мне ведь полагается последнее слово? Я знаю, ты слышишь, я давно догадался, и эти конвоиры с тобой говорят — тоже. Тот мальчик, Марк, когда я ему сказал, до того был изумлен, а ведь — чистая логика. Они, кстати, с тем его дружком-уголовничком девчонку бы не обидели, и вообще ты за ними пригляди, больно прыткие.

Я много думал, почему здесь оказалось не что-нибудь, а именно лагерь? Предположим, все происходящее тут, — он обвел рукой, — есть не что иное, как плод бешеной фантазии мозга, находящегося в состоянии предсмертного угасания. Последний всплеск, так сказать. И что — у всех сразу именно в эту сторону мысль полетела? Не мама-папа, не дорогие-возлюбленные, а — зона? Хорошо, колючки по периметру нет, вышек.

Про лагерь еще как-то можно мотивировать, тут впрямь куда денешься, мы тут все действительно не из Африки, а из совершенно определенной страны с ее определенной историей, взятой на определенном временном срезе. Менталитет, стало быть, наш таков, что по-другому «тот свет» и представить себе не можем даже в состоянии клинической смерти. До воспарения отделившейся души над ее бывшим телом не доросли, как бы ни были модны разговоры на эти темы.

И ведь тоже не получается! — воскликнул, взмахнув рукой. — Посчитать, сколько в лагере… ну черт с нами со всеми, пускай — душ? Сколько? Я считал.

«Я тоже считал, — подумал Харон. — Много, до чрезвычайности много, особенно за последний десяток-другой Ладей, За последнее время то есть. Смотри-ка, совсем он не холодно-рассудочен.