Харон

Двойка суть равновесие, — добавил Псих. — День и ночь, плюс и минус, Добро и Зло, близнецов- братьев — все олицетворяет она. Две луны над Рекой. Тот берег и этот, и у адского сторожа есть брат- двойник, и близнец Таната — Гипнос несет не вечное жестокое усыпление смертным, а людям и богам дает спокойный сон и отдых от трудов и забот.

— Псих, — сказал Харон. — Псих ты. Разве тебя об этом спрашивают?

— Харон, послушай меня, Харон! — Листопад дергал его за короткий рукав хламиды. — Ты должен нас выслушать…

Однако Перевозчика отвлекла композиция из фигурок, что составил перед собой Локо. Нечистыми корявыми пальцами в заусеницах он переставлял фигурки и перекладывал совсем уж непонятные детальки, как из головоломки, и вдруг, сперва заметив краем глаза, а затем всмотревшись повнимательней, Харон понял, что видит картинку, изображающую примерно то же самое, что было на плане у таната, — Реку, лагерь и Тот берег Реки. Только собственно лагерю Локо уделил совсем мало места, а на Том берегу расставил фигурки в точках, которые — невероятно! — соответствовали известным Харону «пристаням» — конечным целям рейсов, куда его и всех, кто был с ним на очередной Ладье, доставляли управляющие маршрутами Ладей силы. Где открывались Миры, назначенные исторгнутым из этого.

Более того, некоторые фигурки Локо поставил в местах, про которые Харон и знать не знал, что там находится «пристань». Ни в одном рейсе он просто не ходил туда. А Локо поставил. И если угадал другие, то и в этих можно было с большой долей вероятности быть уверенным.

Харон не сомневался, что видит правильно, — береговые очертания были выложены с большой тщательностью и искусством. Локо даже продолжил Реку туда, где не было на плане у таната, — выше, до слияния Второй и Третьей, и до разлива на Второй. Там тоже он поставил значки «пристаней». И обрыв водопада внизу показал.

Вырезанная так, как будто она была перекрученной многократно, но все же угадываемая общими очертаниями Ладья, которой Локо, будто невзначай поигрывая, вел от лагеря вверх, ткнулась сперва в устье Второй, но передумала, вернулась к острому мысу и вошла в Третью. Повинуясь корявой руке, была продвинута туда, где кончалась схема, и вышвырнута со стола одним щелчком.

И Локо смешал картинку.

Харон поднялся от Психа и вообще из-за стола. Листопад что-то еще пробовал говорить, отвлекшийся от девицы Гастролер тоже пробасил в понятной манере: «Э, олень, куда? Тормоза включи, дядя, базар есть…» Локо хитренько спрятался в безрукавку.

Но Харон уже уходил, ему больше нечего было здесь делать. Сразу за порогом едва не налетел на спину таната, что терпеливо его дожидался.

— Больше ничего не выдумал, как вплотную встать? — недовольно проворчал Харон. — Еще бы ножку мне подставил.

— Мы никогда не унизимся до грубого, физического, — заявил танат с выпяченным подбородком. — Это к лицу тебе, Перевозчик.

— Да что это вы такие обидчивые! С вами нормально говорить — как по тонкому льду идти. В вашем Мире был лед, танат? — Он снова не удержался, чтобы не подначить пятнистого. Тот не поддался.

— В этой группе есть и дети, — сказал танат. — Зная твое отношение, мы решили сопроводить. Кроме того, группа большая.

Перевозчик плотнее сжал и без того стиснутые челюсти.

— Прими наше предложение, Харон, — продолжал танат вроде бы тоже мирно. — Что с того, что разумом ты понимаешь о них все, если при этом с трудом приемлешь свое дело в… скажем, некоторых его аспектах. В необходимых и неизбежных аспектах, Перевозчик. Ты же понимаешь, что те дети — это не совсем дети, и те, кто идут за тобой на Горячую Щель, идут именно туда, куда им предназначено. Что иначе и быть не может, а если будет, то будет неизмеримо хуже.

— Не изрекай мне прописных истин, танат. Еще в Стражах я усвоил, что останься кто- нибудь из них в моем Мире… Мне вбили четко.

И это снова пришло к нему. Он ничего не мог с собой поделать.

гремящий на спуске набитый вагон разгоняется и разгоняется невыносимый крик десятков людей сливается в один вопль звериного ужаса трамвай мнется как картонный под тоннами и тоннами бульдозерного металла только трое девочек с заднего сиденья все с переломами позвоночников и я невредимый грязная от свернувшейся крови вода в остывшей ванне тошнотная тягучая боль в перерезанных венах и безжалостный неотвратимый голос говорит чтобы я не думал и не надейся говорит голос что так просто тебе удастся уйти ведь у каждого свой путь и он должен быть пройден до конца

— Останься все равно кто из находящихся здесь в твоем Мире, Перевозчик, это было бы равно гибельно для Мира. Совсем неважно, куда он отсюда направляется — на Ладью, в Горячую Щель или дальний путь. Ты же видел, в конечном итоге каждый из лагеря обретает свое пристанище, свой Мир. Ты перевозишь их в их бывшие Миры или в Миры, готовые принять их, если их прежний, настоящий Мир, откуда они попали или проникли в твой, по тем или иным причинам прекратил существование.

А вот что делать с теми, кого ни один из бесконечных Миров принять не хочет?

Харон ловко выдернул из-за пояса таната план-схему лагеря, развернул. Основной чертеж напоминал синьку копировальщиков.

— Ты очень добросовестен, Харон. Такого Перевозчика давно не было в Мирах. Кроме того, ты никогда не жалуешься…

— Я начну, — пообещал Харон, рассматривая схему. — А другие, они как, петиции подавали в письменном виде? Саботировали? Вот бы научиться.

Немного расплывшимися аккуратными крестиками помечено около сотни, считая на глазок, кружочков. В их расположении по общему количеству палаток лагеря не было решительно никакой системы. Харон вернул схему.

Поспевая за ловко проскальзывающим впереди танатом, Перевозчик занимался именно тем, от чего ему настойчиво рекомендовали избавиться, — вспоминал, как там, в набирающей первый снежок Москве, было дальше.

Вместе с тем думал о ни на что не похожем резном уродце, которым Локо обозначил одну из неизвестных «пристаней» вверх по течению, за мысом, за поворотом на Третьей реке.

Фигурка в эмали нежно-синего цвета.

Глава 9

И была ночь. Ничем иным, кроме как своей предельно обострившейся интуицией, Михаил не мог объяснить решение оставить «Чероки» у противоположного конца длинного, закругляющегося дома на Старом Гае. На освещенном четырехугольнике асфальта у торца девятиэтажки среди боксов-«ракушек» и «пеналов» и просто поставленных машин оказалось как раз одно свободное место.

Все были запорошены снегом, и свободный пятачок тоже, из чего Михаил заключил, что хозяин не возвращался всю ночь.

«Если заявится, как и мы, под утро, будет ему сюрприз», — подумал он, запирая дверцу. Выскочило вслух:

— А вернулась, ей привет — анонимочка…

— О чем ты?

— О превратностях жизни и судьбы.

Инка куталась в коротенький полушубок, моргала сонно. После более чем суток бодрствования — и какого бодрствования! — а особенно после рюмки эльдорадовского отрезвляющего «зелья», ее