просто не успевал. В таких условиях очень просто скатиться и начать гнать халтуру, но, надо отдать ему должное, он себе этого никогда не позволял. Имелся у него все-таки свой собственный внутренний ценз. А еще — способности, которые не будем умалять. А еще — изобретенный им Метод.
Говоря строго, Метод не содержал ничего особенного и никакой новацией не являлся. Дабы не заботиться помимо придумывания ситуаций и сюжетов еще и придумыванием персонажей, он пользовался, так сказать, готовым материалом. «По жизни». Соседи и знакомые, бывшие однокашники и бывшие жены, родители и родители родителей, любовницы, новые и прежние друзья, случайные попутчики — для эпизодов. Все они переселялись на страницы целиком и жили там, и там же, случалось, умирали, послушные его воле, а также требованиям «горячего жанра» и жаждущей этого жанра публики. Читательских масс. Нас с вами.
Идея ни в коей мере не предосудительна. Откуда же еще черпать? Пусть он немного — и сам чувствовал — перебарщивал в изображении знакомых ему людей. Не в смысле искажений и дорисовок, наоборот, в смысле четкого, до мелочей воспроизведения на бумаге реальной личности. А он просто будто видел их перед собой, когда описывал. Ему не попалась «Книга скитаний» Константина Георгиевича Паустовского, автобиографический, между прочим, роман, о командировках, встречах, своих и чужих книгах. В частности, там рассказано об известном — в совсем уж давние-стародавние времена — писателе Александре Беке. «Всех поражал придуманный Беком способ работы над книгами. Прежде всего Бек определял главного героя и круг людей, необходимых ему для очередной книги. Это всегда были реальные люди. Потом Бек выспрашивал этих людей обо всех обстоятельствах их жизни и работы. Он переводил свои записи и стенограммы на язык художественной прозы и смело компоновал книгу. Он добивался полной достоверности…»
Думается, и этот ныне забытый певец доменных печей и новых назначений руководящих работников исчезнувшего государства, не был первооткрывателем выбора средств в своем ремесле.
Предельно детальные расспросы об обстоятельствах заменялись воображением и фантазией, и получившие от пишущей руки дополнительную, бумажную судьбу персоны, или, если угодно, сущности, во всей своей хорошо видимой плоти попадали в ситуации и коллизии, ничего общего с их вяло, а может быть, и бурно текущими жизнями не имеющие. Сюжет мог потребовать мощного завершающего аккорда — и он давал сюжету этот аккорд. Да хоть пример с тем, «самолетным» рассказом. Впрочем, рассказ из ранних, к массированному применению Метода он еще не приступил. Рождалось только название, яркое, броское, — и под него сочинялась история, действо, которое разыгрывали взятые им без спросу живые люди. Он мог делать с ними, бумажными, что хотел. И делал. Он тоже добивался «полной достоверности».
А жизнь, что ж, жизнь шла. С некоторых пор он вдруг ощутил повышенное внимание к себе. Началось весьма приятно. Как-то забежал в одно издательство к приятелю, просто так, потрепаться за последние течения. Второй человек в комнате, которого он не знал, услышав фамилию, перекинул двойной листок с изящным текстом лазерного принтера. «Поглядите, вам будет интересно, а то у нас третью неделю подходящего молодого автора нет, все резко побронзовели».
Некий Центр социопсихологических исследований при Академии (РАН) убедительно прглашал (пропуск для ФИО) принять участие в проекте «XXI век глазами творческой интеллигенции России». Сулились симпозиумы, международные конференции и выезды на аналогичные мероприятия за рубеж. Приятель повертел приглашение, недоуменно наморщил лоб. «Странно, я не видел, чтобы лежало, ничего не могу сказать. Сходи, если хочешь». Второй человек, неизвестный, настоятельно советовал сходить. «Я слышал об этом Центре, мощная фирма, солидной поддержкой пользуется, за ней чуть ли не ОНЭКСИМбанк, их обещания — не ветер, попробуйте, не пожалеете».
Он взял приглашение и пошел. Творческая интеллигенция России, как же! Его глазами специалисты хотят заглянуть в следующее тысячелетие! Новое светлое здание в районе Михайловских проездов, с широкими окнами, просторными коридорами и, что немаловажно, дешевым буфетом, ему очень понравилось. К соседству Центра социопсихологических исследований со знаменитой Соловьевской больницей, «Соловьевкой», в просторечье именуемой «Канатчиковой дачей», он отнесся иронически. Ему понравились заявленные на доске внизу темы публичных докладов и открытых коллоквиумов, хотя перед специальной терминологией он, конечно, пасовал. Однако как звучали названия! «Владимир Высоцкий, Андрей Миронов, Виктор Цой, Улаф Пальме, Джон Леннон. Незавершенный гештальт как прогрессирующее явление урбанического социума. Технологическая цивилизация влияет на роковое предопределение судьбы?» Он так и не узнал, что специальное ответвление психологии, в основном западной, так и называемое — гештальт-психология — в основу психической деятельности людей ставит целостные психообразования, гештальты. «Незавершенный гештальт» обозначает отношение к чужой незавершенности, например, резко оборванную яркую жизнь, образ, от которого ожидали непременного продолжения. Лишь с чисто профессиональной завистью он отметил, как в трех фразах выстроена целая интрига, с беспроигрышной завязкой (имена, что на слуху), тайной (малоизвестный термин, но за ним явно что-то серьезное) и открытым концом, дозволяющим не двойственное даже, а множественное прочтение («роковое», «судьба», мистический знак вопроса). Понравилась теплая атмосфера, персональное к нему внимание. Те, кто с ним беседовал, явно имели представление о его творчестве. Сам-то он и словосочетание «мое творчество» стеснялся употреблять. Приятное удивление сопутствовало самому факту: во времена, когда страну трясет и выжимает в карманы нуворишей последние газонефтедоллары, у кого-то находится желание и возможность печься и о нас, грешных.
Ему пояснили, что названный в приглашении проект ориентирован прежде всего на индивидуальную работу с каждым привлекаемым. Творческая личность, сказали, это практически всегда интраверт, обращенный внутрь себя, да-да, представьте, даже шоу-звезды, чья вся жизнь, кажется, проходит под софитами, с точки зрения психолога — люди интравертные, им, бедненьким, зачастую очень нелегко, потому и срывы, и все эти печальные истории с наркотиками, алкоголизмом, сломанными семьями, оборванными жизнями…
С некоторым недоумением он согласился на предложенные условия. Для начала, сказали ему, не откажитесь пройти некоторые тесты. Имеется некий апробированный комплекс, сказали, отработанная система. Лучше, если работа будет проходить в специальном филиале одного из исследовательских институтов.
В светлом здании ЦСПИ больше не бывал. Возле подъезда в обговоренные дни в точный послеобеденный час, чтобы он успевал утром отработать свои страницы, стала останавливаться машина с шофером. Вопросники и тесты, предлагавшиеся ему, пока касались только его самого, истории написания им того или иного произведения (удивился), просили дать возможность познакомиться с неопубликованными (удивился еще сильнее, кое-что принес; рассказ «Постскриптум» — с учительницей из Хабаровска — не дали ему забыть — показывать не стал), была серия собеседований, посвященных выбору им той или иной темы. «По обещаемым гонорарным ставкам!» — отшутился он. «Ну, за этим дело не станет», — не то полушутя, не то полусерьезно отвечали ему. Все беседы проходили в самом доброжелательном ключе, и пока ему было только интересно.
А вот его Тогда продолжилось самым поразительным образом. Как-то ему потребовалась некая бумажка с его прежнего места жительства. Бог весть какая и Бог весть для представления куда — мало ли в современной жизни этих бумажек. Из ДЭЗа, где получал бумажку, он заглянул во двор того дома, в котором жил когда-то в квартире с пропадающим соседом. Того и сейчас не было дома, клеенчатую дверь, видевшую обеих бывших жен, никто не отворил. Зато было кое-что другое. Широкое межкорпусное пространство теперь не пустовало. В столице каждая пядь — золотая. Причудливое строение, состоящее, кажется, из сплошных углов и перетекающих друг в друга плоскостей, солидно уселось там, где гоняли мяч пацаны и резались на своих картонках безвредные пенсионеры-доминошники. С зами раннем сердца, узнавая буквально до детали, он обошел здание вокруг. Мягкие перекаты красноасфальтных заездов на месте овражков, лауны на месте вечных стихийных помоек. Тенты летнего кафе при входе. Справа, как и было написано. Здесь Симеон будет отстреливаться от гопников, когда его «сдадут» продавшиеся милиционеры. А вон там его убьют. Все правильно, на стоянке. Вот и стоянка, и машин битком. А здесь запихнут в голубую «Мазду» Жанну и увезут, и она пропадет навсегда. Последней каплей явилось название воцарившегося на прежде бесхозном месте, а теперь центре культурного отдыха… чего? Ну конечно же, кабака! Он и не думал, что увидеть свою непостижимо овеществленную фантазию, выдумку — это так жутко. Ни грамма самодовольного чувства: «Вот это я!..» Только страх. Жуть. Сюрреалистическая какая-то.
