забастовкам, задержкам выплат, кризисам власти и финансов, налоговым декларациям, ночной стрельбе под окнами…
— Насчет стрельбы не знаю, а все остальное, что бы ни происходило, нас не затронет, вы же понимаете.
— Уж вас не затронет, это да.
— А вас? — Быстрый, скользкий вопрос. Как мокрое лезвие.
— Меня вообще ничто не затронет, — сказал я небрежно-нагло. — Шучу. Меня обидеть легче легкого. Кто я такой? Одинокий гражданин. С купленным паспортом. Без средств, связей и защитников. Бери такого голыми руками. Тем только и держусь, что ближнему народонаселению не до меня. А теперь и тут настигли.
— Не преуменьшайте, голыми руками вас не взять. На вас, может, танковой дивизии мало, если сами не захотите. Когда шел, я соображал, чем рискую.
Так, прием номер два — «лесть». Вообще когда со мной заводились в былые времена разговорчики на эту тему, меня всякий раз охватывало отстраненное безразличие и усталость, очень скоро сменявшиеся отвращением и тоской. Так и сейчас.
— Соскучился. — Не глядя, взял квадратную длинную пачку, переломил, сунул в рот печеньице в шоколаде. — Очень соскучился. Займитесь наконец какой-нибудь закуской, раз уж натащили столько. От самой Москвы перли, как в старые-добрые колбасу по два двадцать?
— Обижаете. В вашем райцентре набрал. А, все едино, только этикетки другие. Обертки на конфетах с тем же самым.
Я невольно хмыкнул, но одернул себя. Не годится, что я ввязываюсь в беседу, что даю себя увлечь. Пересел так, чтобы не видеть его выпотрошенной сумки, что висела поверх моей одинаково замурзанной рухляди на стене у двери. Красное и черное… Банальщина какая.
Расставляя и наливая, Кролик журчал:
— Меняется только оболочка, суть же вещей остается неизменной. «Нон обим сиэт эрит» — не всегда так будет — мог написать лишь вдохновенный образованный язычник. На самом деле ветры покружатся, покружатся и вернутся на круги своя. Что было, то и будет. Агнцы потерлись среди козлищ, кто-то провонял, кого-то слопали, а козлища, даже обвалявшись в перьях с белых крыл, копыт не отбросили и рогов не пообломали…
— Вот и я к тому же. А вы поэт. Скажите еще: «И это проходит». Нашли меня как? — спросил резко, чтобы оборвать. — Сюда чем добирались? Пешком через старую узкоколейку и мох? В сумке пуда два. Вот уж правда — служба пуще неволи… Дайте закурить.
— Вы ж не курили никогда. Если судить по прежним материалам.
— Тут начал. Чего так плохо за мной смотрели здесь? Пленочку-то успели отснять. Снаружи и внутри, я так полагаю, вон, держитесь, как у себя в квартире, ни разу не спросили, где что лежит. Совсем меня из- под лапы не выпускали или все же на какой-то срок отрывался я? Не совсем клоунское было мое бегство? Хотя даже и выпускали если — все равно. Пока было вам чем без меня заняться, а сошла волна, и снова… Кто-то кому-то что-то сказал, тот следующему, тот — дальше, живет, мол, в лесу чудик, сам вроде городской, и чего это, почему это, слушок катился-катился, до кого-то из ваших докатился. Схема известная.
— Положим, насчет волны вы ошибаетесь, — сказал Кролик, как-то по-новому, иначе глядя на меня. Очень пристально. В руке перекатывал банку с пивом. — Когда волна идет, на таких, как вы, — самый спрос…
— Уродов, — вырвалось у меня. Я мгновенно пожалел. Ну вырвалось, ну!
— Не думал так о вас никогда, не говорил и не скажу. — Пристальный взгляд потух, Кролик занялся колечком на банке. — А насчет нашли — примерно как вы описываете. Только быстрее гораздо. Теоретически это называется «правилом пятой руки». Ну, через каждое пятое рукопожатие все люди на Земле знаются друг с другом. Вы пожимаете руку мне, я — кому-то еще, он — еще, а со сколькими связан в этой жизни каждый? Так и выходит. Чистая математика, куда денешься.
— Вам я пока руки не пожимал. А что не денешься никуда, то верно. Так я вас слушаю.
Он щелкнул кольцом на своей банке, опростал пиво в кружку. Я плеснул в свой стакан из бутылки виски с черной этикеткой.
Опять очень строгий пристальный взгляд. Какой-то… выпадающий из образа.
— Игорь Николаевич…
— Это я только по своей фанере Игорь Николаевич.
— Вот пока им и оставайтесь, тем более имя-то настоящее. Игорь Николаевич, вы можете сейчас сделать допуск, что перед вами абсолютно частное, так сказать, лицо? Ну, или так: не имеющее никакого отношения ни к одной из организаций не только из тех, что с вами работали, но и тех, что вы способны себе вообразить?
— Это мы еще посмотрим, у кого из нас с воображением хуже…
— Извините, Бога ради.
Я отхлебнул. Двенадцатилетний американский самогон обжег язык и небо. Я сказал категорически, что думал:
— Нет.
Коротко: нет. Я им не верил. Никому. У меня были основания.
— На нет и суда нет, и Особого совещания — тоже, — легко согласился мой знакомый Кролик. — Тогда приступаем к официальной части. Да, вас нашли, потому что искали, поздно или рано — вам судить. Да, в вас заинтересованы, как и прежде, а может быть, гораздо более, чем прежде. Вам предлагают вернуться.
— Я думаю! — Черт, я давно не пил.
— Пожалуйста, дайте мне договорить. Мне нелегко. Главным образом потому, что вновь имеется вероятность не найти у вас понимания. Не хочу я сейчас вдаваться в причины вашего неприятия дальнейшего сотрудничества. И вы, и я знаем, что они достаточно вески и… и печальны, увы, так. И для меня они уважительны, поверьте… А что покупали вас прежде, так кого ж не покупали? Все и вся нынче продаться желают, да покупателей нет. Ну ладно, я плохой психолог, но слушайте, моя нынешняя поездка к вам вообще не санкционирована. Более того — признана нецелесообразной. Но теперь…
— А потом? — жестко спросил я, не давая ему разбежаться. Налил еще. Сразу полстакана.
— Что — потом? — Вновь непонятный мне взгляд, но с искоркой интереса.
— Потом — это когда вы и ваши шефы станете решать мою судьбу. Вы что, оставите меня в покое? Сомневаюсь. Тут же не оставили.
— А чего бы хотели вы? Для себя лично? Неужели вы не понимаете…
— Я понимаю, что меня опять берут. Безо всякой моей на то доброй воли и женевских конвенций. Ладно, раньше мне можно было лапшу вешать. «Не санкциони-ирована», — передразнил я. — Не настолько уж порядки должны были поменяться, пока я тут зарастал. Сотрудники вашего ранга сами выбирают формы работы с курируемым. — Я пьяноватенько хихикнул. — Погодите, скоро введут обратно Российской империи расписание чинов, станете до действительного тайного дослуживаться. Перспектива изрядная. По костям выродков вроде меня…
Меня настигало, настигало — и настигло. На сей раз удар неведомого был плавен. Я ощутил его, как поднимающуюся до подбородка и выше теплую ласковую воду. Но я слишком хорошо знал коварство этой ласки.
О, Эжени!
А Кролик сидел против меня и наблюдал, кажется, даже с любопытством. Ничего не предпринял, хотя вполне мог. Что меня, разваливающегося на куски, было опасаться?
Но он только смотрел, не шевелясь, и мне почудилось, должно быть, в глазах его светлых — сострадание.
