опекают и донимают советами? Как вмешиваются, как досаждают — ежедневно и ежечасно! Вот вам, командарму, один только главком Муравьев палки в колеса ставит, и вы уже ершитесь, уже взбунтовались. А над моей бедовой головушкой сколько опекунов, сколько вставляющих палки в колеса! Так что же мне-то прикажете делать? Ершиться, бунтовать? Порой так и подмывает, поверьте.
Он сам налил себе еще бокал, заглотнул разом, перевел дыхание и вперился шалыми темными глазами в собеседника:
— Вот такие пироги, дорогой мой командарм. Понимаете вы теперь меня так же, как я вас?
— Откровенно говоря, не вполне.
— Не вполне? А что же неясно?
— Неясно многое, товарищ главком. Как будем наступать. Как договоримся о дальнейших отношениях? Я свои суждения высказал. Хотел бы услышать ваши.
— Сейчас услышите. — Муравьев придвинулся вместе со стулом поближе, заговорил почти шепотом, выдыхая в лицо Тухачевского пары только что выпитого. — Сейчас услышите… Я обращаюсь к вам, как русский офицер к русскому офицеру. До-ко-ле? Доколе, спрашиваю я, отечество наше будет расколото, подобно могучему дубу, в который ударила молния? Доколе русские будут убивать русских, вместо того чтобы сообща одолеть немцев? Ну что вы так смотрите на меня, будто впервые видите? Знаете ли вы, что пока мы здесь с вами торгуемся из-за какого-то несчастного бронедивизиона, что пока мы изощряемся в том, как бы уничтожить славянское воинство по ту сторону фронта, а с той стороны стремятся к тому, чтобы разделаться с нами, — знаете ли вы, что в это самое время Германия… та самая Германия, в борьбе с которой Россия отдала стольких лучших своих сыновей… с которой был заключен позорнейший Брестский мир… она нарушила этот мир! Немец не такой уж дурак, это вам известно. Немцы в немцев не стреляют. А русские в русских палят самозабвенно, до полного самоуничтожения! Так неужели кайзер такой непроходимый болван, что не воспользуется моментом? И он воспользовался! Он воспользовался тем, что все наши силы оттянуты сюда, на восток. И немцы перешли линию перемирия, они взяли Оршу, они идут на Москву и Петроград! Да, народ не зря прозвал англичанина мудрецом. Они были правы, наши союзники. Бывшие… Они предвидели, они не зря поторопились высадиться в Мурманске. А мы здесь с вами… Господи, что будет с Россией?!
Главком схватился за голову и застонал сквозь сцепленные зубы, раскачиваясь, как от нестерпимой боли.
Тухачевскому и самому захотелось вот так же схватиться за голову и застонать. Он не был трусом ни в сражениях с только что упомянутыми немцами, ни в час дерзкого побега из плена, ни в нынешних боях за власть Советов. Но сейчас он ужаснулся. Его ужаснула та чудовищная демагогия, которую услышал от Муравьева. Он, Тухачевский, знает, что и как ответить на каждую громкую фразу главкома. Но кто услышит его ответ? Он мог себе представить, как подействовала вся эта, с позволения сказать, аргументация на неискушенную в политике красноармейскую массу, когда по пути в Симбирск Муравьев митинговал и «разъяснял». Там, на митинге, не было Тухачевского, который сумел бы развенчать демагога при всех. Жаль, не было! Но ведь были политкомиссары. Где они, кстати? Почему ни одного не встретил на палубе и на берегу? Тухачевский вспомнил свой последний разговор с Варейкисом. Прав, трижды прав оказался в своих подозрениях председатель Симбирского губкома. Где он сейчас? Все могло статься… Здесь явно творится что-то неладное. И Муравьев, судя по всему, еще не все свои карты раскрыл. Значит, нельзя его спугнуть, надо выслушать до конца и… И — по обстоятельствам!
— Ваша рапортичка, — заговорил между тем главком, отняв ладони от головы, — все ваши тревоги и даже выпады против меня… все это, повторяю, мне понятно. Но уже неуместно! Ибо устарело. Просто вы были не в курсе новых исторических событий. Мы с вами — перед фактом, перед свершившимся фактом. И факт этот — возобновление войны с немцами.
— А Совнарком? Каковы его указания?
— Совнарком все еще колеблется, никак не решит, капитулировать или сражаться. А мы с вами колебаться и ждать указаний в такой ситуации не смеем. И не будем. Под нашим началом лучшие войска республики… Вы меня поняли наконец, командарм? Молчите? Вижу — поняли! Какой русский офицер не поймет этого? Солдаты и те осознали, когда услышали… Вижу — взволнованы. Да и какое русское сердце не взволнуется от того, что вы лишь сейчас узнали от меня? Кто же спасет Россию, кто? Где тот наш российский Бонапарт, который… Кстати, вы очень смахиваете на молодого Наполеона. Никто вам не говорил?
— Говорили. Но в Наполеоны я не стремлюсь.
— Не верю! Мы все глядим в Наполеоны, как заметил поэт. Мне бы вашу внешность… Но я не завидую, нет. Потому что не во внешнем сходстве суть. Вот у вас личико куда как похоже, а красным Бонапартом величают меня. Слыхали, надеюсь?
— Слыхивал… Но я не согласен с вашей оценкой обстановки. Если возобновление войны с Германией — факт, то наш с вами долг поскорее сокрушить белых здесь, на Волге, прежде чем придут им на выручку союзнички. Тем самым на востоке будет создан надежный тыл для успешного отражения немецкого наступления с запада. Тем скорее мы высвободим лучшие наши части и перебросим их на запад. Вспомните, ведь сразу после известий об убийстве Мирбаха я предположил возможность возобновления военных действий с Германией. И предложил Реввоенсовету реальный план скорейшего разгрома белых на нашем фронте, скорейшего взятия Самары. Вам, надеюсь, доложили о моем плане?
— Сегодня это уже не имеет значения, — отмахнулся Муравьев. — Слушайте меня внимательно. Вот вы — кадровый офицер. Более того, не лишенный военного дарования. Рассудите-ка. Итак, немцы напали на Россию. Красная Армия желает с ними сражаться? Безусловно! Невзирая ни на какой навязанный ей Совнаркомом Брестский мир. А белая гвардия желает сражаться с немцами? Вне сомнений! Желает и умеет. Ну а так называемые белочехи? Убежден, что лобызаться с немцами они не намерены. Но чем же все они заняты — красноармейцы, белогвардейцы, белочехи? Лупят друг друга без устали!
И мы с вами, дорогой командарм, в этой братоубийственной потасовке принимаем живейшее участие. Растрачиваем свои силы, способности, время. Вместо того чтобы объединить все три названные мною силы в единый грозный кулак и нанести этим кулаком сокрушительный удар по… по германскому империализму! Выиграет от этого Россия? Выиграет! Выиграет русская революция, избавившись от самого грозного из своих военных противников? Безусловно! Выиграет мировая революция? Несомненно! Потому что проиграет мировой империализм в лице своей главной военной силы…
«Какой, однако, демагог! — думал, слушая главкома, Тухачевский. — Теперь понятно, почему он так высоко взлетел… Но нельзя вспугнуть, надо не подавать виду, пусть выскажется до конца».
— Теперь посудите сами, — увещевал Муравьев. — Мог ли я, как русский офицер и патриот, небезразличный к судьбам народа и отечества, как все же не последний из героев нашей революции, мог ли я равнодушно взирать на подобное и плыть по течению? Нет, я решил плыть против течения! И для этого поплыл, хе-хе, вниз по течению, из Казани в Симбирск. Но это, сами понимаете, шутка, каламбур… А дело-то не шуточное! Так мог ли я не использовать тех возможностей, той силы, которую вручила мне Фортуна…
— В лице Советской власти, — не удержался от реплики Тухачевский.
— Пускай! И вы на моем месте не стали бы сидеть сложа руки, уверен. Поэтому я решился. Я решил придать свершившемуся факту юридическую силу. Чтобы закон был на нашей стороне. Я объявил войну немцам и мир всем славянам. Я призываю всех немедленно прекратить братоубийственную гражданскую войну, восстановить в России гражданский мир и, объединив свои силы, выиграть единоборство с германским империализмом. Вот послушайте, какой я приказ набросал. Слушайте же!.. «От Самары до Владивостока, всем чехословацким командирам! Ввиду объявления войны Германии приказываю вам повернуть эшелоны, двигающиеся на восток, и перейти в наступление к Волге и далее на западную границу… Занять на Волге линию Симбирск — Самара — Саратов — Балашов — Царицын… в североуральском направлении Екатеринбург и Пермь…» Вот, командарм, вручаю вам этот текст. Причешите его, и через час он будет передан. Это лишь первые наши шаги…
Тухачевский взял текст и глядел в него, не веря своим глазам. Открыть весь фронт противнику?! Открыть дорогу белым на Москву?! Чудовищная измена!..
А главком, уже уверенный в себе, поднялся со стула и вещал торжественно:
— Я спас Петроград, Киев, Одессу… Теперь я спасу Россию и революцию! Я или никто! Теперь или
