Не ведал он и о полученном следственной комиссией письме председателя ВЧК Дзержинского, где говорилось;
«О Муравьеве комиссия наша неоднократно получала сведения как о вредном для Советской власти командующем. Обвинения сводились к тому, что худший враг наш не мог бы нам столько вреда принести, сколько он принес своими кошмарными расправами, расстрелами, самодурством, предоставлением солдатам права грабежа городов и сел. Все это он проделывал от имени нашей Советской власти, восстанавливая против нас все население. Грабежи и насилия — это была его сознательная военная тактика, которая, давая нам мимолетный успех, несла в результате поражение и позор…»
Михаил Артемьевич не читал этого письма, но все содержащиеся в нем обвинения от следователя слышал.
Что было делать? Что мог он предпринять в создавшемся положении, на что надеяться? Одна была надежда, последняя. На своих товарищей по партии, на левых эсеров. Неужели они отдадут без боя такую фигуру, как Муравьев?
И надежда оправдалась. Узнав о случившемся, начали хлопотать. За дело живо и энергично принялся левый эсер Александрович, используя свое положение заместителя председателя ВЧК. Упор делался на боевые заслуги Муравьева, на неосознанность допущенных им ошибок и тому подобное. Был еще порох в пороховницах у левых эсеров! Сообща вызволили Михаила Артемьевича.
По рекомендации Троцкого и того же Александровича он чуть ли не прямо из камеры был отправлен в Казань — на должность главкома только что открывшегося Восточного фронта.
Надо сказать, что освобождение и новое назначение Муравьева удивило и насторожило многих военных. «Заявляю самый решительный протест, — телеграфировал в Совнарком Подвойский, — против назначения Муравьева Главкомом, ибо это назначение принесет непоправимые вред Советской республике. Особепно это назначение повредит планомерной работе по организации настоящей армии». Рейнгольд Берзин, бывший поручик, участник мировой войны и боев с войсками Центральной рады, передавал с Западного фронта по прямому проводу: «Не знаю, каковы политические и оперативные соображения, почему он назначен, по его назначение оставило тяжелое впечатление».
Во избежание каких-либо рецидивов и недоразумений при новом главкоме был создан Реввоенсовет в составе трех большевиков — Кобозева, Мехоношина и Благонравова.
24. ВСЕ ЕЩЕ ВПЕРЕДИ
— Ничего, дорогой, у тебя еще все впереди, — темные глаза Орджоникидзе на крупном лице глядели с веселой добротой, а говорил он строгим тоном, с изрядным акцентом, но по-русски правильно, слов не коверкал.
С первых же часов прибытия из Харькова в Ростов Иосиф Михайлович стремился встретиться с чрезвычайным комиссаром с глазу на глаз, чтобы вернуться к прежнему разговору об отправке на фронт. Поскольку Донбасс оккупирован, Донецкой республики как таковой фактически не существует, нет соответственно и ее наркомата соцобеспечения. Числившийся наркомом Варейкис получается как бы полководцем без войска. А главное, он уже побывал в бою, под Харьковом, уже понюхал пороху, и просто грех великий задерживать его по-прежнему в тылу…
Но тут неожиданно Орджоникидзе сам вызвал ого, и Иосиф Михайлович, воспользовавшись случаем, прямо с порога атаковал чрезвычайного комиссара, разом высказав все свои соображения. И услышал в ответ, что все още впереди. Орджоникидзе, немного помолчав, вновь заговорил — теперь не только голос, но и глаза его стали строгими.
— Я тебя выслушал, товарищ Варейкис. Теперь ты послушай, что я скажу, для чего вызвал тебя. С этого нам, пожалуй, и надо было начать, не так ли?
— Извините, товарищ Серго. Погорячился.
— Извиняю. Я и сам не прохладный. Только нам, большевикам, часто приходится свою горячность сдерживать. Как коня. Горячий конь — это неплохо. Но при одном условии: если рука всадника держит его в узде. Я давно знал, Иосиф, что ты не из льда вытесан. Да в твоем возрасте, я бы сказал, нехорошо даже быть с холодной, как у рыбы, кровью. Но мне товарищи говорили, даже уверяли меня, будто ты умеешь сдерживать свою горячность. И я охотно поверил. Скажи, ошибся я?
Иосиф Михайлович оторопел было от внезапно и в упор заданного вопроса. Но быстро овладел собой и твердо ответил:
— Со стороны виднее, товарищ Серго. И если партия требует, горячности своей проявлять не буду.
— Вот правильный разговор! — обрадовался Орджоникидзе. — Да, партия требует, вопрос именно так и стоит.
«Куда он клонит? — подумал Иосиф Михайлович, настороженно слушая чрезвычайного комиссара. — Зачем вызвал?»
А тот, после недолгой паузы, продолжал:
— Итак, о чем речь? Мы вот посоветовались с Артемом и другими товарищами. И решили предложить тебе новое дело, рекомендовать тебя на новый пост. Хотим направить тебя в Симбирск…
— Опять в тыл?!
— Вчера там был тыл, а завтра — фронт. И нам нужны там проверенные, надежные люди. Достаточно мужественные и в то же время достаточно осмотрительные. Инициативные и дисциплинированные. Энергичные и при этом достаточно выдержанные. Как на фронте! Таи сейчас требуется именно такой товарищ. А ты, Иосиф, зарекомендовал себя именно таким.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
1. В СИМБИРСКЕ
Иосиф Михайлович, новый председатель Симбирского комитета РКП (б), заставил себя хоть на часок оторваться от заваленного бумагами и книгами просторного стола, покинуть кабинет и выйти к Волге продышаться.
Он вышел к Венцу — бульвару, который и впрямь, подобно венцу, обрамлял высокое чело старой части города. Еще в мае, когда Варейкис только прибыл в Симбирск, его привел сюда председатель губисполкома Гимов, усатый богатырь. Иосиф Михайлович тогда еще заметил, как мало населена эта часть города, и Гимов пояснил, что — из-за оползней. Они на первый взгляд по очень-то заметны, но почти ежегодны, а однажды оползень был столь ощутим, что снес не одну постройку…
Отсюда, с косогора, далеко проглядывалась Волга — вся в мириадах маленьких сверкающих светил, порожденных солнцем. Вода текла нескончаемо, как мысли, и уносила в неведомые края невесть откуда приплывшие обломки погибших деревьев, а неисчислимые чада высокого солнца, приплясывая на ее поверхности, оставались на месте. Волны, на которых плясали солнечные блики, издали казались мелкими. Среди светящейся воды кое-где белели отмели и темнели поросшие лесом острова. А дальше, за Волгой, виднелись сочно-зеленые луга левобережной поймы, ивняки да осокори вдоль продолговатых стариц.
Летнее солнышко — не скупое. Иосиф Михайлович сбросил кожаную куртку, расстегнул стоячий ворот гимнастерки, снял фуражку — ветер взвихрил волосы, не успевшие еще отрасти как следует после недавней стрижки. В эту пору с короткими волосами удобнее, а к зиме он снова отрастит их и опять станет похожим на разночинца-шестидесятника, — многие не раз делали ему такой комплимент.
Он взглянул на карманные часы — самому себе отмеренное время отдыха еще не истекло. Расстелил
