– Зачем ты говорила с ним? – резко спросил он жену.
– Но он же хотел ударить тебя!
– Пусть бы ударил!
Танай опустил заступ и начал с остервенением бросать комья земли, подмерзшей за ночь.
Вечером утомленных работой невольников погнали обратно в овечьи загоны.
– Холодно ночевать здесь… – покрякивали оргокенцы.
– Ничего, с бабами согреетесь, – отвечали со смехом стражи.
Танай с женой пробрались в угол, где они уже ночевали одну ночь. Здесь лежали остатки соломы и много мягкого сухого навозу.
Уселись на землю около костра, разведенного соседями.
Липа достала из сумы лепешки.
– Не пуста еще сумка наша? – спросил муж.
– На утро осталось три лепешки – и все.
Подошел воин с мечом. Посмотрел на супругов, негромко сказал Липе:
– Иди получи на завтрашний день крупы на кашу.
– Что? – спросил Танай. – Крупы на кашу?.. Я сам пойду получу.
– Нет, сказано, чтобы жены получали, а мужья сидели здесь. А то еще сбежите, черти такие, – пробурчал воин.
– А мне не трудно сходить, – отозвалась женщина. – Ты ешь, Танай, я сейчас вернусь.
Танай хотел что-то сказать, но не успел. Положил кусок лепешки и поднялся на ноги. Хотел догнать Липу. Она уже пробиралась между людьми, сидящими за ужином. Ее сопровождал воин. Поднялось еще несколько женщин. Все они вышли через ворота овчарни.
Нехорошее предчувствие кольнуло сердце Таная, он сел на кучу навоза в мрачном раздумье. Все происшедшее стало казаться ему гораздо более серьезным и печальным, чем вначале. Нужно как-то изменить создавшееся положение, бежать с женою из-под стражи обратно в свою деревню.
Наступила ночь. Костер угасал. Большинство людей уже закончило свой скудный ужин и полегло спать.
Странная животная покорность, какое-то безразличие к своей доле чувствовались в их поведении. Они не умели сразу обдумать свое несчастье, понять его во всей глубине. Молодые даже шутили, смеялись. Говорили, что они теперь на положении овец и вместо разговоров должны блеять.
– Мэ-э – протянул один, другие негромко засмеялись.
– Спите вы! Завтра рано вставать на работу! – сердито окрикнул кто-то из пожилых.
«Где же она?» – спрашивал себя Танай с возрастающей тревогой. Все уже легли спать, а женщины еще не вернулись. Он вскочил на ноги и стал пробираться к выходу.
– Эй, открой! – он ударил кулаком в плетеную загородку.
– Чего тебе? – послышался сонный голос стражника.
– Открой, мне надо!
– Пустяки! В загоне навозу много. Добавляй еще!
– Открой, говорю! – закричал Танай.
Сердце его тревожно стучало. Теперь ему стало ясно, что жену вызвали по какой-то иной причине.
Заскрипели деревянные запоры. Кто-то с ругательствами разматывал веревку, служившую вместо замка. В щели загородки мелькал свет, видимо от факела. Ворота приоткрылись. Перед Танаем предстали пять человек в пластинчатых панцирях, с бородатыми сердитыми физиономиями. Один светил факелом.
– Чего тебе не спится?
– Где жена моя? Куда ее девали?
Воины переглянулись. К выходу подбежали другие заключенные с вопросами:
– А дочь моя где? Пошла будто за приварком, а не вернулась!
– И мою жену вызвали, говорили, кашу варить на завтра!
– А ну, назад! – рявкнул в ответ страж. – Что вы, сбесились, что ли? Никуда не денутся ваши бабы! Тоже нашли о чем беспокоиться!
Зевая во весь рот, старший хотел закрыть ворота, но Танай уцепился за конец веревки и не пускал.
– Я хочу видеть свою жену!.. Где жена моя?.. Я не раб, а свободный сколот!
Старший, выйдя из терпения, не стал говорить лишних слов. С размаху ударил Таная тяжелым кулаком в лицо. Тот на мгновение потерял сознание, упал на землю. Но тут же вскочил и в слепой ярости бросился к воротам. Страж обматывал запоры веревкой, зевая и заранее готовясь улечься у костра, вздремнуть до третьей смены. Но сильные руки вырвали щеколду из гнезда. Ворота распахнулись, старший воин получил такой удар в подбородок, что, не успев охнуть, свалился с ног.
Остальные охранники успели отойти не далее трех шагов. Треск сухого плетня и звук удара заставили их
