превратился в деревянные гнилушки.
Образы утраты, унижения и позора преследовали его.
Но сны хороши тем, что с пробуждением мы избавляемся от их гнетущей власти. Радостно ощущаем себя живущими под веселым солнцем действительности, а не в туманных катакомбах сновидений.
Иным было пробуждение Фарзоя. Его пробудил пинок, которым угостил его Тирон.
– Вставай, Сколот!.. Или ты хочешь, чтобы из-за твоей лени нас лишили утренней еды?
2
«Арголида», груженная хлебом, вышла из керкинитидской гавани рано утром. Снег бесшумно падал на палубу и не таял. Зима вступала в свои права.
– Последнее плавание в этом году! – сказал Диофант, сидя в теплой и уютной капитанской каюте.
– Погода нам благоприятствует, – почтительно ответил еще молодой, но способный наварх Неоптолем, стоя перед стратегом, – во второй половине дня мы станем на якорь в гавани Херсонеса.
Вслед за «Арголидой» отчалили от берега два меньших корабля, тоже с зерном, подарки Херсонесу от внезапно подобревшего Диофанта.
В трюме главного корабля расположились Мата и Лаудика. В их слабо освещенной каютке пахло горелым зерном. Старшая жрица вела себя совершенно спокойно. Она лежала на мягком ложе и часто взглядывала в круглое металлическое зеркало, ощупывая щеку, все еще вздутую от грубой ладони Никерата.
«Грязный мужик, хуже скифа!» – ругала его Мата в душе.
Лаудика проливала слезы и удивлялась безразличию Маты. Ее возмущало, что жрица не проявляет печали по утраченной Деве и не терзается мыслью о предстоящем ответе перед народом.
«Ну, – думала Лаудика, – о Гедии она не жалеет, поскольку видела в ней соперницу, отвлекающую своей красотой ее несравненного Бабона. Но ведь Девы-то нет!.. Херсонес потерял свою святыню, а Мата ничем не показывает, что это ей больно или неприятно!»
Мата с аппетитом ела пшенную кашу с молоком и скифский овечий сыр. Потом улеглась лицом к стенке на ложе с высокой закраиной и издала легкий храп.
Лаудика продолжала сидеть в углу каюты, обхватив колени руками, думала о подруге, попавшей в рабство к степнякам, и пыталась представить себе, как начнет рушиться Херсонес, потерявший свою богиню.
Начало изрядно качать. Корабль вышел в открытое море.
На палубе появился Диофант в сопровождении Неоптолема и Бритагора. За ними в некотором отдалении шел триерарх, греко-перс с огромным горбатым носом и круглыми глазами, полузакрытыми тяжелыми веками. Триерарх прислушивался к разговору начальства, поглядывая вокруг, нет ли какого беспорядка.
Морозило. Из уст собеседников вылетали целые клубы пара. Снежок нежно похрустывал под ногами. Сверху падала какая-то блестящая пыль, которая вскоре украсила шапки и плечи понтийцев.
– Прекрасное судно «Арголида», – заметил Диофант, – оно имеет хороший ход и совсем новое.
– Притом столь же хорошо содержится, – вставил Неоптолем, взглянув на триерарха. – Посмотри, стратег, с какой четкостью работают гребцы!
– Да, весла погружаются одновременно.
– Можно подумать, – добавил Бритагор, – что один человек поднимает и опускает ряды весел.
– Этого достиг наш келевст Бесс! – поспешил вставить со стороны триерарх. Он хорошо знал, что для того, чтобы получить похвалу от начальства, следует хвалить работу своих подчиненных.
Все подошли к краю борта и стали смотреть вниз, где кипели серые водовороты, вздымаемые сотней еловых лопастей, мерно черпающих воду и столь же дружно вскидываемых вверх…
– Нужно поощрить келевста Бесса по прибытии нашем в гавань Херсонеса, – приказал Диофант.
– Слушаю и повинуюсь! – бодро ответил триерарх, приподымая свои тяжелые веки.
Но тут же на лицах подчиненных появилось выражение испуга. На глазах стратега, столь милостиво поощрившего келевста и хорошо отозвавшегося о корабле, произошло досадное событие. Одно весло задрожало, стало колебаться из стороны в сторону, ударяясь о другие весла, наконец бухнулось в воду с громким плеском. Ритм гребли нарушился.
Диофант в ответ на смущение и испуг корабельного начальства усмехнулся.
– Мое приказание остается в силе, – сказал он твердо, – мы должны прибыть в Херсонес благополучно! Пусть стараются все, я не забуду их усердия!
3
Фарзой налегал на весло, стараясь подражать размеренным движениям других гребцов. Он обливался потом и тяжело дышал.
– Так, так, Сколот, – одобрительно хрипел Тирон, – старайся! Здесь дармоедов не любят. Только сырости в тебе еще много.
– А в тебе дурости тоже немало, болтливый мидянин, – пробасил задний гребец, – ты рожден в рабстве и ненавидишь тех, кто знал когда-то свободу!.. Нутро у тебя рабское!
– А ты, дружок, не бейся так, – обратился к Фарзою седой раб, – руки сотрешь, измотаешься, а потом совсем грести не сможешь.
– Верно, – поддержали его другие, – не надсаживай себя сразу-то. На этой проклятой работе конем надо
