еврей? Хватают всегда одних и тех же, так, что ли?
Впервые я видел Чака в полной растерянности, он был просто ошеломлен. Я ехал очень медленно, я надеялся, что месье Соломону вдруг откажет память, как часто бывает у глубоких стариков, и он забудет о своем злосчастном намерении, но мы уже добрались до улицы Сен-Дени, и я услышал, как месье Соломон опять завопил. Он высунулся в окно и приценивался. Взгляд его привлекла крупная блондинка в мини-юбке и кожаных сапогах, которая стояла, вызывающе прислонившись к стене. Рядом стояли еще пять-шесть проституток, которые точно так же прислонялись, и я не знаю, почему месье Соломон выбрал именно эту. Я проехал немного дальше, но он стукнул меня своей тростью по плечу, и я затормозил.
— Выпустите меня!
— Месье Соломон, вы не хотите, чтобы мы с ней сперва поговорили? — предложил Йоко.
— И что вы намерены ей сказать? — рявкнул месье Соломон. — Что несовершеннолетним это запрещается? Идите знаете куда! Я брючный король и в советах не нуждаюсь! Ждите меня здесь.
Мы все выскочили из машины и помогли ему выйти.
— Месье Соломон, — умолял я его, — ведь бывает гонорея…
Он не слушал. Он принял активную позицию, как было сказано в газете «Монд», шляпа была слегка сдвинута набок, взгляд оживленный, полный решимости, а в руках он держал перчатки, а трость слегка приподнял. Мы все за ним наблюдали. У белокурой шлюхи хорошо сработала женская интуиция, она ему широко улыбнулась. Месье Соломон тоже улыбнулся.
Жинетт заплакала:
— Мы его живым уже не увидим.
Это было ужасно — среди белого дня, на виду у всех, такой величественный человек. У меня от этого сердце разрывалось, но правды ради я вынужден сказать, что у царя Соломона была весьма двусмысленная, можно даже сказать, скабрезная улыбочка. Он был здесь, на уровне земли, а вовсе не на своих легендарных высотах, откуда он с таким снисхождением взирал на наши ничтожные делишки. Шлюха взяла царя Соломона под руку, и они направились к двери гостиницы. Йоко с уважением снял кепку, Тонг стал бледно-желтым, у Чака ходуном заходил кадык, толстая Жинетт рыдала. Ужасно было смотреть на то, как царь Соломон на глазах падал со своих высот в грязь.
Мы ждали. Сперва стоя на тротуаре, потом, когда его отсутствие стало затягиваться, — в такси. Жинетт была вся в слезах.
— Вы должны были что-то сделать! Прошло еще двадцать минут.
— Но наше поведение — это же неоказание помощи человеку, когда его жизнь в опасности, — кричала Жинетт. — Она его убивает, эта мерзавка! Надо подняться и посмотреть!
— Не надо впадать в панику, — сказал Тонг. — Она, наверно, уложила его, чтобы он отдохнул. Может, она старается поддержать его морально. Это тоже относится к услугам, которые она оказывает. Прошло еще десять минут.
— Я сейчас позову легавых, — сказала Жинетт.
И в эту самую минуту в дверях гостиницы появился месье Соломон. Мы все высунулись, чтобы наблюдать за ним. Что-либо определенное сказать было трудно, ни да, ни нет. Он стоял, держа в одной руке перчатки и трость, в другой — шляпу, он ничуть не утратил своего легендарного внешнего достоинства. Он бодрым жестом нахлобучил на голову шляпу, сдвинув ее слегка набок, и направился к нам. Мы все выскочили из такси и побежали ему навстречу, но нам не пришлось его поддерживать. Я сел за руль, и мы ехали молча, только Жинетт вздыхала и кидала на него взгляды, полные упреков. Внезапно, когда мы ехали по Шоссе-д'Антен, месье Соломон улыбнулся, что было хорошим признаком после всех пережитых волнений, и пробормотал:
И еще:
— Многочисленные растения и некоторые породы рыб имеют неограниченную продолжительность жизни…
После чего он снова впал в мрачное молчание, а когда мы добрались до дома, мы уложили его на диван, позвонили доктору Будьену и попросили его срочно прийти, потому что месье Соломона терзает желание бессмертия. Мы все были очень взволнованы, все, кроме Чака, который сказал, что страхи царя Соломона были чисто элитарными и аристократическими, что на земле хватает несчастий, с которыми есть возможность бороться, так что нечего тратить силы, проклиная то, что нам неподвластно, и меча по этому поводу громы и молнии. Он нам сообщил, что еще в Древнем Египте народ вышел на улицы и устроил своего рода май 68-го, люди забивали священнослужителей камнями и требовали бессмертия, и что царь Соломон со своими требованиями и проклятиями был анахроничен. Анахроничен — неуместен в своей эпохе, принадлежит другому времени. Я пожал плечами и отключился. Чак был прав, а спорить с теми, кто прав, нет никакого смысла. С ними ничего не поделаешь. Бедняги.
Я дождался прихода доктора Будьена, который сказал, что давление у месье Соломона приличное, и не увидел никаких других угроз на горизонте, кроме небольших обычных отклонений, и, следовательно, нет оснований для особого беспокойства. Я сообщил ему, что месье Соломон был справедливо возмущен, когда узнал, что у многочисленных растений и некоторых пород рыб срок жизни не ограничен, а вот у нас — ограничен, а доктор в ответ объяснил, что во Франции небрежно относятся к научным исследованиям, что кредиты на науку еще сократили и что месье Соломон прав, в области геронтологии не делают того, что было бы необходимо. Я убедился, что у месье Соломона есть все, что ему нужно, что он вдыхает и выдыхает воздух нормально, и я сел на свой велик.
41
Ключ не лежал под ковриком, и когда Алина открыла мне дверь, я тут же понял, что случилось какое- то несчастье. Я уже раньше заметил, что Алина бывала разгневана, когда чувствовала себя несчастной.
— Она здесь.
Я спросил — кто. Потому что со всеми волнениями этого дня я вспомнил бы о мадемуазель Коре в последнюю очередь. Но это была именно она, и одета куда более нарядно, чем обычно, а косметикой она злоупотребила так, будто шла на вечерний светский прием. Когда она моргала, глаза ее становились похожи на пауков, которые дергают лапками, — такими длинными и черными от туши были ресницы. Кроме того, глаза были жирно подведены синим, а на лице повсюду пестрели белые и красные мазки. Волосы она прикрыла черным тюрбаном со знаком Зодиака — золотой рыбкой посредине, а платье ее переливалось всеми цветами, когда она двигалась, — от лилового через сиреневый до пурпурного. Когда я вошел, воцарилось молчание, словно я был последний из негодяев.
— Здравствуй, Жанно.
— Здравствуйте, мадемуазель Кора.
— Я хотела познакомиться с твоей подругой.
Я сел, опустил голову и стал ждать упреков и жалоб, но, кажется, огорчен был больше я, чем она. Алина стояла ко мне спиной, она ставила в вазу цветы, которые ей принесла мадемуазель Кора, и я уверен, что она готова была меня убить, так она меня ненавидела в этот момент. Мне хотелось бы знать, давно ли мадемуазель Кора здесь, что они успели рассказать друг другу и будет ли по-прежнему лежать для меня ключ под ковриком.
— Вы молодая, счастливая, и это пробуждает во мне хорошие воспоминания, — сказала мадемуазель Кора. Я сказал:
— Мадемуазель Кора, мадемуазель Кора, — и умолк.
