– Посвятим себя богам! – с хрипотой говорила она воинам. – Ибо героев в царстве теней сажают рядом с богами! А убитые ими служат им. Убивайте как можно больше, чтобы явиться в подземный мир с отрядом слуг! Если же мы сдадимся, то сами станем на том свете слугами наших врагов, и они будут помыкать нами.
– Нет, нет, государыня, – отвечали воины, бросая вниз камни, – мы не сдадимся! Они сдерут с нас кожу живьем. А вот тебя мы хотели бы спасти!
– Меня? – Гликерия захохотала заливистым смехом, слишком громким и странным в этой обстановке. – Спасти?.. Нет! Я – эллинка, но живой не сдамся! Я отрекаюсь от эллинства, проклинаю его!.. И не называйте меня государыней, я такая же рабыня, как вы. А те, что внизу, наши хозяева. Мы будем драться вместе! Моя мать сарматка, и вы увидите, как она научила меня рубить мечом!
Неестественно возбужденная женщина казалась полубезумной, внушая к себе почти суеверное уважение воинов.
Савмак дрался внизу, окруженный кучкой верных и сильных воинов, действуя вместо меча окованной дубиной, снятой со стены одного из покоев дома. Саклей любил собирать разнообразное оружие и украшать им свои палаты.
Воины, измученные, израненные, сражались с яростью смертников, уже простившихся с жизнью. Прикрывая царя, они сумели отступить в узкий проход башни, поспешно запахнули дверцу и задвинули ее тяжелой железной задвижкой. Мощные удары забарабанили в дубовую створку, окованную медными полосами. Савмак и воины упали на ступени лестницы в полном изнеможении. На короткое время они получили передышку. Через несколько минут враги взломают последнюю преграду, и тогда…
Савмак взял из чьих-то рук флягу, хотел хлебнуть, но воздержался и протянул ее самому старому из воинов:
– На, отец, смочи горло.
Тот хлебнул тепловатой воды и возвратил царю тыквенный сосуд.
– А что сейчас – день или ночь? – спросил кто-то, принимая флягу из рук царя.
– Для врага – темная ночь, – отозвался царь, – какой он еще не видел, а для нас – день!
Сверху посыпался щебень. Осаждающие проникли по штурмовым лестницам в одну из бойниц и оказались внутри башни. Защитники, превозмогая усталость, кинулись навстречу и в короткой схватке перебили смельчаков. В этот момент дверь рухнула от ударов бревна, многочисленные ноги затопали по каменным ступеням. Мечи, копья, топоры, окровавленные, иззубренные, замелькали в полумраке.
Савмак с несколькими воинами поднялся на самый верх башни. Обнял Гликерию. Оба, тяжело дыша, с лицами, перекошенными от нечеловеческого напряжения, распаленные битвой, опасностью, взглянули в глаза друг другу. Они как бы пытались узнать самих себя, вернуться на короткое мгновение к тем чувствам и мыслям, какими жили ранее. И не находили слов.
Это была последняя минута их любви, заключительная сцена их удивительной и трагической судьбы.
Враги ворвались сразу, началась свалка. Пал старый воин, за ним остальные. Савмак заслонил Гликерию собою, отразил удар и расплющил дубиной шлем переднего воина-понтийца. Из-под смятой бронзы хлынула кровь, смешанная с раздавленным мозгом. Еще удар, кто-то рухнул под ноги. Савмак уже не различал никого в отдельности. Враги отступили перед его дубиной. Но появился великан с ужасным, искаженным яростью лицом. Он не отступил, отразил удары рабского царя. Улучив миг, бросился на него сбоку и повалил на каменный пол. С рычанием и торжествующим смехом он насел на пленника и с удивительным проворством стал опутывать ременным чембуром.
Савмак сделал попытку разорвать узы, но они были слишком крепки. Гликерия взмахом меча ранила одного из воинов и перерезала ремни. Ее отбросили ударом ноги. Савмак вскочил, но был ошеломлен тяжелым обухом, сразу ослаб, опустился на каменные плиты, хотя сознания и ясности мысли не потерял.
Вбежал сотник с рассеченным лбом. Он поминутно обтирал кровь рукавом, красные струйки заливали ему глаза, и он плохо видел.
– А, попался-таки, рабский царек! – вскричал он, торжествуя. – Вяжите его покрепче! Он пленный царь и по закону – добыча самого Митридата! Не бейте и не раньте его! А ты, Олкабант, отойди, верзила! Получишь награду после боя!
В амбразуры бойниц опять хлынули клубы удушливого дыма. Савмак напряг все силы, но разорвать узы не смог. Гликерия, прижавшись к стене, слышала, как хрустят его суставы. Поверженный, связанный, он выглядел горным орлом, пойманным в тенета. Повернув кудрявую голову, встретился взглядом с нею в последний раз.
– Прощай, Гликерия! – сказал он. – Они не имеют права обидеть тебя! Ты – царица и можешь просить милости у самого Митридата!
На пороге появился Олтак в серебристом панцире, без шлема, разгоряченный битвой. В руке он держал окровавленный меч.
– Какая там царица! – язвительно захохотал он, – самая обыкновенная беглая раба! А ну, на колени, подлая, я твой хозяин!
Злая усмешка змеилась на его губах, когда он осматривал ненавидящим взглядом плененного вожака рабов и его подругу. О, теперь они были в его руках! Чем только больнее отомстить им? Ему хотелось в присутствии Савмака отдать Гликерию солдатам, а потом отсечь голову Савмаку на глазах Гликерии. Планы мести, один гнуснее другого, столкнулись в его пылающем мозгу. Он кинулся было к Савмаку, но понтийцы преградили ему путь.
– Куда ты? – рявкнул на него сотник, обматывая голову тряпкой. – Назад! Это – пленник Митридата!
– Он кровник мой! – высокомерно ответил дандарийский царевич.
– Это меня не касается! Я выполняю приказ стратега!
Видя, что Олтак перевел раскаленный взор на Гликерию, сотник усмехнулся.
– Вот бабу бери, она – твоя! – сказал он равнодушным тоном бывалого вояки.
