этому препятствовал. Вот его представители – сенатор Марий Одноглазый и легаты Луций Фанний и Луций Магий. Первые двое в гребнистых римских шлемах с золотыми орлами и панцирях, украшенных затейливыми фибулами и пряжками. Их доспехи выглядят ново и как-то особенно, по-римски, добротно. Эти люди являлись не просто послами, но военными советниками, воеводами, которые должны были преподать варварам искусство вождения войск, всемерно способствовать успеху войны. Марий Одноглазый даже носил звание «верховного стратега» и на совете говорил вторым после Митридата. На их каменных лицах не отражалось ни восхищения парадом Митридатова воинства, ни душевного возбуждения. Они были уравновешенны и бесстрастны. Смотрели на всех свысока, как бы вскользь, словно не считали окружающих людей достойными более пристального внимания. Асандр вгляделся сначала в мужественный облик Луция Фанния, моложавого красавца, решил, что это воин, человек действия, прямой и смелый. Рядом с ним странно выглядел Марий – морщинистый, безбородый. Несмотря на воинский наряд, в нем было что-то старушечье. Даже черная повязка на левой стороне лица и властные огоньки, что поблескивали в уцелевшем глазу, не снимали этого впечатления.
«Стар и, видимо, тщедушен, – подумал Асандр, – а попади ему в костлявые лапы – не пощадит!»
Луций Магий, который ранее вел с Митридатом переговоры и склонил великого царя к союзу с Серторием, ныне оставался советником как для Мария, так и для Митридата в делах государственных. Одетый в мягкую тогу, лысый и преждевременно располневший, этот человек чем-то напоминал сатира. Однако держался с величием римского патриция. Его водянистые глаза не имели металлического блеска, свойственного людям военным, в них вспыхивали искры лукавства и фальшивого благодушия, той наигранной мягкости, которая чаще встречается у жрецов и дипломатов. Пухлое, румяное лицо свидетельствовало о привычке к житейским удобствам, чувственные губы кривились усмешкой.
«А это хитрая лиса, – определил Асандр, – ему пальца в рот не клади – откусит!»
Особо, в стороне от этих людей, держался Гай, предводитель немалого отряда римских перебежчиков, которые по разным причинам порвали со своей родиной и оказались в стане ее врагов. Гай возглавлял дело обучения понтийской пехоты, проявил себя в прошлых войнах как мужественный и способный военачальник. Был известен как человек, навсегда связавший свою судьбу с антиримской борьбой Митридата, пользовался доверием последнего. Он уже в летах, его правильное, гордое лицо окаймляют кудри, тронутые сединой. В блестящих доспехах и шлеме с оранжевыми перьями, он выглядит в сравнении с Марием подлинным Фебом и Марсом одновременно, красивый и воинственный.
Сейчас Гай беседовал с невысоким, уже немолодым, но ловким в движениях кавказцем, увенчанным малой диадемой, что свидетельствовало о его царственной принадлежности.
Асандр с любопытством вгляделся в благообразный и по-восточному лукавый лик этого человека. Перед ним был царь дандариев Олтак, который спас боспорскую царицу от руки повстанцев в ту роковую ночь, когда Савмак отсек голову Перисаду. Изгнанный из своей столицы соперниками, он нашел приют у Митридата, служил ему верой и правдой.
Митридат обратился к угрюмому мужу в багряной мантии, подозвав его жестом руки.
– Не успеет солнце трижды совершить свой путь по зодиаку, – сказал он с торжественностью, – как ты по воле богов, переданной нам в откровении, взойдешь на трон Вифинии!
– Кто это? – не удержался Асандр, повернув лицо к Фарнаку.
– Сократ, брат царя Никомеда Вифинского, по прозвищу Благой! Никомед завещал царство Риму, ибо много задолжал римским трапезам. Расплатиться было нечем!.. А Сократ – враг Рима, наш друг, хочет сам управлять Вифинией, стать ее царем!.. Государь помогает ему в этом!
После слов царя потухший взор Благого на миг зажегся внутренним огнем и тотчас погас. Казалось, человек этот намного старше своих лет и никакие события и войны не в состоянии воспламенить его охладевшей души.
«Не трон тебе нужен, а мягкое ложе, как больному! – подумал Асандр. – Ты моложе Митридата, но он юноша перед тобой!»
Боспорец почувствовал, что его мозг как бы отрезвляется после мгновенного опьянения. Окружающее предстало перед ним в более будничной окраске.
«Вот те люди, которые хотят повергнуть Рим, – продолжал он свои мысленные рассуждения. – Их не так много. Где знаменитый воевода Архелай, который, наверное, не уступал в уме и доблести Таксилу? Его нет, он побежден Суллой, изменил своему царю и бежал в стан врагов… Нет и брата его Неоптолема, он стареет на Боспоре, ибо неприятен царю, как кровный родственник изменника!.. Нет и многих других прославленных соратников Митридата! Новая война – новые люди! А впереди боевые дела, что они сулят Митридату?.. Новые победы или старые поражения?»
Асандр встряхнулся, отгоняя предательские мысли.
V
Морской орел на дельфине – таков герб древней Синопы, лучшего и богатейшего города на южном берегу Понта Эвксинского. Синопцы гордятся своим прошлым, когда их город, как корабль, управляемый опытным кормчим, оставался целым и невредимым, пройдя сквозь бури войн и кровавых нашествий. Они считают Гомера своим земляком, а о синопце Диогене говорят так, словно он жил вчера. Даже показывают приезжим черепки той глиняной бочки – пифоса, – что служила убежищем для мудреца и около которой застал его великий Александр.
Дед Митридата Фарнак, а затем сам Митридат не случайно избрали Синопу своей столицей. Город был богато обстроен, обладал мощным рабовладельческим хозяйством, отливал сталь, славился первосортным корабельным лесом, оливковым маслом и рыбой, а также рынком, где продавались рабы и скот. Здесь было все, что требовалось для царского двора и царского войска. И хотя в минувшие войны все эти богатства значительно отощали, город и ныне продолжал жить деятельно и шумно.
В эти дни Синопа кишела войсками. Можно было подумать, что коренных горожан вокруг стало мало, их вытеснили или заслонили вооруженные пришельцы из разных углов царства. Отовсюду доносилась тяжелая поступь пехотинцев, обремененных доспехами, грохотала копытами царская конница, слышался рев верблюдов и надсадные крики погонщиков.
Оказавшись в обществе Фарнака, всесильного царского сына, Асандр лишь с его помощью смог познакомиться с городом, в котором все – высокие храмы и частные дома, многолюдство и кипение жизни – превосходило своими масштабами Пантикапей. Они пробирались по улицам на добрых конях. Впереди бежали смуглолицые воины и криками, подкрепляемыми ударами ясеневых палок, разгоняли толпу, расчищая путь высокопоставленным царским людям.
– Ты обливаешься потом, – смеялся Фарнак, лицо которого блестело, как полированное сандаловое дерево, – ибо ты гипербореец и привык к снегам Скифии! Ты и храбрость показал на льду пролива!
– Тебе известно это, преславный царевич? – не удержался от удивления Асандр.
– А ты думал, что мы не знаем, кто живет на том берегу моря и в чем его доблесть?
– Нет, я просто полагал, что я слишком ничтожный человек, чтобы мною мог интересоваться ты или твой богоравный отец!
– Ты не так ничтожен, как говоришь. Ты смелый военачальник, создал фиас евпатористов и к тому же находишься в родстве с бывшими царями боспорскими – Спартокидами!
– Так, но все это лишь вспышки тлеющего угля, они еле видны, когда сияет солнце славы и могущества великого Митридата!
– Ты хорошо говоришь и заслуженно удостоен милостивого внимания государя!.. А вино ты пьешь, женщин любишь? Судя по рассказам – да!
– Разве есть боспорец, который не пьет вина и не любит женщин?
Оба рассмеялись. Почувствовали взаимную приязнь, дружеское расположение. Возможно, это чувство и предопределило их будущую дружбу, рожденную в круговороте необыкновенных событий, выпавших на долю этих незаурядных мужей. Но тогда они не знали, да и не могли знать о тех испытаниях, которые ожидали их в грядущем, настолько же ярком, насколько и трагическом.
После посещения прохладного погребка настроение улучшилось. Продолжая осмотр города, Асандр
