* * *
Летом 1909 года к ним приехал незнакомый проповедник, кто-то его тихонько порекомендовал: 'крепкий молоканин'. Но откуда и чей — никто не допытывался, все были уверены, что его пригласил кто-то из своих. На собрание собрались люди разных вероисповеданий, в том числе и православные священник с дьячком, как афиняне при апостоле Павле.
— 'Ибо благодатью вы спасены через веру, и сие не от вас, Божий дар: не от дел, чтобы никто не хвалился' (Еф.2:8) — громко и с какой-то утверждающей силой раздались слова из Библии, прочитанные новым проповедником.
Гавриил Федорович смотрел на него и был изумлен: такого светлого, вдохновенного лица он никогда не видел. Слова одно за другим, исходили из уст проповедника и, как гвозди, вбивались в душу. Проповедь шла о спасении через благодать, а не по делам. В тайнике души Гавриила Федоровича стало что-то зыбиться, наподобие треснувшей половой доски. Непонятная тревога овладевала сердцами присутствующих. Что это такое? Слова известные, но мысль совершенно новая. Мало-помалу, головы слушателей стали в раздумье опускаться на грудь. Только священник, озираясь по сторонам и покачивая иногда головою, возвышался как пустой колос на ниве.
После собрания, на беседу с проповедником остались священник с дьячком. Беседа была недолгая, но с такой силой, что к ликованию молокан, а Гавриила в особенности, священник был сражен и приведен в замешательство. Подавляя внутреннюю ярость, он пригласил проповедника к открытому диспуту.
Назавтра вечером изба была переполнена. Как и в прошлый раз, после благословенной проповеди гостя, священник обрушился на него с вопросами, намереваясь смутить своего противника:
— Какой вы религии?
Кирилл Сергеевич Новиков являлся благословенным служителем братства баптистов и был послан из Москвы для миссии среди молокан. Эти сведения о себе он, из благоразумия, не открывал и, будучи выходцем из молокан, так и считался молоканином. На вопрос же священника он ответил кратко:
— Я — христианин!
— Да, но христиане есть разные; вот наш уважаемый Гаврюша, тоже христианин, но называется молоканином; я — православный христианин, а ты кто? — настаивая, добивался священник.
— Я — христианин! — ответил Кирилл Сергеевич во второй и в третий раз.
Священник приготовился уже торжествовать победу и хотел что-то сказать уничтожающее, но Кирилл Сергеевич обратился к собранию и сказал:
— Как видите, на все вопросы собеседника я ответил. Теперь разрешите мне задать вопрос моему оппоненту?
— Просим! Просим! — закричали все, и священнику ничего не оставалось, как сесть и подчиниться обществу.
— Скажите, вы, действительно, являетесь священником? — спросил Новиков.
Священник взглянул на свое облачение и тоном возмущения ответил:
— Разумеется!
— Прошу вас ответить на второй мой вопрос: из Святой Библии нам известно, что существует два священства: одно по чину Аарона, другое по чину Мелхиседека. По какому чину вы священник?
Вопрос был совсем неожиданным и он, побледнев, растерялся, но еще раз, поглядев на свое облачение, бойко ответил:
— По чину Аарона!
На это Новиков прочитал из Библии, Евр.7:11: 'Итак, если бы совершенство достигалось посредством левитского священства… то какая бы еще нужда была восставать иному священнику по чину Мелхиседека, а не по чину Аарона именоваться?'
— Так вот, уважаемый, на основании прочитанного, священство по чину Ааронову отменено Христом, поэтому я вас еще раз спрашиваю, по какому же чину вы священник?
— По чину Мелхиседека — ответил тот, не задумываясь.
Кирилл Сергеевич прочитал тогда из Евр.6:20: 'Куда предтечею за нас вошел Иисус, сделавшись Первосвященником навек по чину Мелхиседека.' и еще: 'А Сей, как пребывающий вечно, имеет и священство непреходящее' (Евр.7:24)
— Так вот, священник по чину Мелхиседека у нас един — Христос. А кто же вы?
Взрыв рукоплесканий и рев людских голосов заглушил неистово возмутившегося священника, который, как ужаленный, выскочил и выбежал на улицу. Проходя мимо молоканского настоятеля, священник громко сказал, показывая большим пальцем на Кирилла Сергеевича:
— Не радуйтесь, завтра и до вас доберется, ведь он приехал крестить ваших детей!
Собрание на третий день было необыкновенно оживленным. Кирилл Сергеевич проповедовал на тему: 'Кто не родится свыше от воды и Духа, не может войти в Царствие Божие' (Иоан.3:5).
Бессчетно раз читали это место Кабаевы. Но почему они только сегодня, услышав эти же слова из других благословенных уст, пришли в смятение? Если слова вчерашней проповеди были для Гавриила Федоровича гвоздями, вонзающимися в душу, то сегодня они бьют как молот по наковальне и, кажется, сотрясают мозги.
Собрание после проповеди загудело, как улей, а молокане закружились вокруг Новикова, как пчелы вокруг 'чужака'.
Один за другим, взволнованными, они покидали дом Кабаевых, получив от проповедника исчерпывающие ответы на свои вопросы.
Понемногу ушли и последние, остались только одни Кабаевы с гостем. Ужинали молча, а после молитвы Гавриил Федорович сейчас же, с явным нетерпением сказал:
— Вы что у нас наделали? Что вы теперь скажете о заповедях Господних? По-вашему получается, что о них и речи нет? А что говорит Сам Христос? 'Если заповеди Мои соблюдете, пребудете в любви Моей, как и Я соблюл заповеди Отца Моего и пребываю в Его любви.' (Иоан.15:10) и еще: 'Будьте святы, как Я свят'.
— Ай, ай! — крикнула Екатерина Тимофеевна, торопливо убирая со стола посуду и остатки ужина, едва ли не бегая, от стола на кухню, — Подождите же меня. Ну подождите! Без меня не начинайте! Я тоже живой человек, и душа болит не знаю как! — умоляюще говорила она, вытирая со стола тряпкой и, наконец, усевшись с мужчинами, вздохнула. — Ну-ну, так чего же про святость-то? — нагнувшись всем существом над столом, спросила она. Кирилл Сергеевич спокойно, читая стих за стихом из кабаевской же Библии, разъяснял им о праведности Христа, о святости через веру во Христа, о благодати и делах закона.
Возражать ему было невозможно, согласиться же с его доводами, означало — отречься от личной праведности, а это уже катастрофа…
'Лишиться собственной праведности, отказаться добровольно от того, что копилось и лелеялось с детства и было дороже всего на свете? — Нет, это невозможно!' — бушевало что-то внутри. Но тогда, как же объяснить ту истину, какую излагал им гость? Ведь она неопровержима и живет с ними в их же Библии, живет рядом с их праведностью. Если раньше они о ней не говорили, потому что не знали, а теперь как быть, когда узнали? Ведь это все равно, что умереть, это же не поповские постановления отбросить! Если те проповеди вонзались, как гвозди, и били по голове, как молот, то эта беседа, как багор разрушителя — сбрасывала со старого дома бревно за бревном. Душа в отчаянной битве изнемогла до предела. Так личная праведность не хотела уступать Христу. Все чаще и чаще стали появляться паузы в беседе и, наконец, все умолкли. Все углубились в свои мысли, сна и в помине не было.
Смерть или жизнь — выбор один!
Смерть для закона и личной праведности или жизнь по вере во Христа Иисуса, — вот что стало теперь ясно Кабаевым и за них этого трудного выбора сделать никто не мог.
'Всю жизнь прожила святою молоканкой и теперь, оказывается, это никому не нужно?' — протестовала в душе Екатерина Тимофеевна.
— Да! То, что спасение — через веру во Христа — это так, иначе Он не был бы Спасителем. Ум
