мной, под моим началом. Но почему ты был так похож на нашу мать, постреленок, а я — только на отца?
Снаружи слышен топот сапог. Входят два санитара. Как всегда безучастные, привыкшие к своему ремеслу, они
стараются ступать тише при виде лейтенанта. Сперва выносят два других гроба, простые сосновые ящики. Бертин помогает саперам вынести их из дверей и поднять по лестнице, чтобы братья подольше остались одни.
Когда чужие уходят, Эбергард Кройзинг вынимает из кармана брюк маленькие ножницы для сигар и срезает со лба прядь волос — для матери. Он тщательно прячет их, в плоский бумажник. Но разговор между братьями никак не может кончиться.
— И зачем ты только, Кристль, завидовал моей коллекции марок? Зачем мы с тобой постоянно ссорились? Может быть, мы дожили бы еще до настоящей мужской дружбы. Как хорошо и отрадно, когда братья живут в согласии между собой, говорил доктор Лютер. Благое пожелание! Нашей семье не везет. Ей не придется посещать красивый склеп на протестантском кладбище в Нюрнберге. Ты упокоишься в Католической земле, а меня разорвет снарядом и обязательно сожрут крысы. Ну, давай закроем твою каморку, позволь оказать тебе эту последнюю услугу, мальчик!
Задыхаясь от глухих рыданий он еще раз целует брата в холодный рот, в темный пушок на щеках, затем заботливо прилаживает крышку к длинному ящику и умелыми пальцами завинчивает ее по углам. Когда Бертин возвращается с обоими санитарами, мимо них решительным шагом, уже надев фуражку, проходит офицер. Он направляется наверх, на землю, освещенную косыми лучами солнца.
Погребение стало будничным явлением, чуть прикрашенным некоторой торжественностью. Трех павших воинов отпевает полковой священник, стихарь которого едва прикрывает мундир, его повседневную одежду. На похороны посланы, под командой унтер-офицеров, делегации от частей, к которым принадлежали убитые; баварские нестроевые солдаты приносят венок из буковых ветвей — последний привет резервной части стоящей у фермы Шамбрет. Оттуда никто не получил отпуска для присутствия на похоронах. Один над другим стоят три гроба в узкой могиле. Бертин ловит себя на том, что вздыхает с облегчением, когда юного Кройзинга опускают последним: ему, значит, не придется еще и после смерти нести на себе бремя своих ближних. Так как два других мертвеца — артиллерийские ездовые, убитые в пути при поездке за боеприпасами, карабины их товарищей салютуют над могилой заодно в честь всех троих. Затем траурное сборище поспешно рассеивается. Каждый пользуется редким случаем купить шоколад, консервы или опрокинуть рюмочку спиртного в кабачках Билли.
Унтер-офицер из госпиталя подходит к лейтенанту Кройзингу: рота уже затребовала и забрала вещи его брата; он передает Кройзингу список, который тот рассеянно просматривает и прячет в карман; в те немногие секунды, в которые это происходит, Бертин обдумывает и принимает решение. Выпрямившись, он подходит к брату своего друга и просит разрешения поговорить с ним. Эбергард Кройзинг с легкой насмешкой смотрит на него. Эти злополучные нестроевые стараются использовать каждую встречу с офицером, чтобы потолковать о своих маленьких нуждах или невзначай пожаловаться. Этот вот, по- видимому еврей с высшим образованием, хочет, наверно, выклянчить отпуск или что-нибудь в этом роде.
— Выкладывайте, — говорит он, — но поскорее, а то от своих отстанете.
— Я не из этой части, — говорит озабоченно Бертин. — Я хотел бы минут десять побеседовать с глазу на глаз с господином лейтенантом. Дело касается вашего брата, — прибавляет он, заметив нетерпеливый жест собеседника.
Местечко Билли сильно разрушено огнем, но кое-как приведено в порядок. Идя по улице, оба молчат, оба мысленно еще стоят у свежей могилы.
— А ведь трогательно, что ему принесли венок, — вскользь бросает Кройзинг.
— От его солдат у фермы Шамбрет, где он погиб. Там я познакомился с ним позавчера утром.
— Вы так недавно знакомы с моим братом и явились на его похороны! Мне, видно, надо благодарить за это вашего фельдфебеля.
Бертин слабо улыбается.
— В канцелярии мне отказали в увольнительной на похороны, я пришел на собственный риск.
— Странно, — бросает Эбергард Кройзинг.
Они входят во двор офицерского казино — нечто вроде гостиницы для офицеров, обслуживаемой солдатами.
Какие-то господа с блестящими погонами удивленно смотрят на лейтенанта-сапера в нестроевого солдата, которые присаживаются за-маленький столик в оконной нише. Такая фамильярность между офицером и нижним чином нежелательна, даже запрещена. Но нравы этих окопных свиней и приказы тыловых управлений не всегда совпадают. Кроме того, высокий сапер с Железным крестом первой степени не производит впечатления человека, который позволит делать себе замечания.
Это было очевидно уже после первых фраз Бертина. Знал ли он, Кройзинг, что у его брата были нелады в роте? Конечно. Но когда торчишь в инженерном парке Дуомона, находясь изо дня в день под французским обстрелом, нет времени интересоваться вздорными спорами среди унтер-офицерского состава чужой части.
Вино здесь, впрочем, прекрасное. Это находит и Бертин, он пьет и вновь задает вопрос: не кажется ли господину лейтенанту, что между этими неладами и смертью Кристофа Кройзинга имеется какая-то связь? Лейтенант широко раскрывает глаза.
— Послушайте, — говорит он, — здесь что ни день люди падают, как каштаны с дерева. И если каждому вздумается доискиваться какой-то связи…
— Разрешите мне по этому поводу сообщить, — говорит Бертин, — как я познакомился с вашим братом и что он мне рассказал с глазу на глаз.
Эбергард Кройзинг разглядывает бокал и слегка повертывает его между пальцев. Бертин же, не спустя глаз с офицера, нанизывает одну осторожную фразу за другой. Он упирается грудью в маленький мраморный столик, слишком высокий для низких мягких скамеек. Он явственно ощущает неприязнь человека, сидящего напротив, но не вправе молчать. Из соседнего зала доносится громкий хохот веселых собутыльников.
— Короче говоря, — произносит, наконец, Эбергард Кройзинг, — я не верю ни одному слову из того, что вы тут рассказываете, сударь, Я не говорю, что вы выдумываете, нет. Но Кристоф — плохой свидетель. У него было слишком богатое воображение. Поэтическая душа, знаете ли, стихотворец»
— Поэт? — удивленно спрашивает Бертин.
— Ну да, как это принято называть: он писал стихи, прекрасные стихи, сочинил также пьесу, он называл ее драмой или трагедией, почем я знаю. У таких людей очень часто в мозгу застревают какие- нибудь пустяки, обиды, подозрения. А я же, милостивый государь, человек фактов, моя специальность в мирное время — машиностроение, она исключает всякого рода фантастику.
Бертин задумчиво смотрит. в пространство. Ему странно, как можно так скептически воспринимать слова Кристофа, искренний тон и благородный облик которого сразу же убедили его, Бертина.
— Я не хочу оказать, — продолжает Эбергард Кройзинг, — что мой братишка был глуп и болтлив, но вы, нижние чины, слишком легко поддаетесь мании преследования. У вас вечно находятся какие-то злые люди, которые стремятся нанести вам вред. В таких случаях нужны доказательства, молодой человек.
Бертин колеблется.
— Будет ли для вас доказательством, — говорит он, — письмо вашего брата, господин лейтенант? Письмо, которое моя жена должна была переслать вашей матери? Там изложены все факты, на основании которых ваш дядя в Меце должен был, — наконец, вмешаться в это дело.
Теперь Эбергард Кройзинг подымает лицо, его холодные глаза впиваются в глаза собеседника:
— Только тем, чтобы расшевелить суд и вызвать Кристофа для допроса.
— Как долго мальчик просидел в подвале на ферме Шамбрет?
— Свыше двух месяцев, без передышки и без поблажек.
