— Уинстон уже закончил картину? — прорычала она.
— Закончил, — сказал Рольф.
— Ладно. Передайте ему, я приеду ровно в девять.
И положила трубку.
— Сучка, — прокомментировал Рольф.
Уинстон Джапарула, самый «значительный» художник, работавший в Каллене, неделю назад завершил большое полотно и теперь ждал, когда миссис Хаустон приедет его покупать. Как многие художники, он был щедрой душой и уже изрядно задолжал в магазине.
Миссис Хаустон называла себя «профессионалкой среди торговцев аборигенным искусством» и имела привычку объезжать поселения туземцев, навещая «своих» художников. Она привозила им краски и холсты и расплачивалась наличными за готовые работы. Это была очень решительная женщина. Она всегда ночевала одна в буше и вечно торопилась.
На следующее утро Уинстон ждал ее, скрестив ноги, голый до пояса, сидя на ровной площадке рядом с баками из-под бензина. Это был старый сибарит с валиками жира, нависающими над его вымазанными краской шортами, и с огромным ртом, загнутым углами книзу. На его сыновьях и внуках лежала печать того же величественного уродства. Он по наитию приобрел темперамент и манеры Нижнего Западного Бродвея.
Его «полицейский», или ритуальный ассистент — человек помоложе, по имени Бобби, в коричневых штанах, — ждал поблизости: его задачей было проследить, чтобы Уинстон не выболтал никаких священных тайн.
Ровно в девять ребята заметили красный «лендкрузер» миссис Хаустон, показавшийся на взлетной полосе. Она вышла из автомобиля, подошла к собравшейся группе и грузно уселась на складной стул.
— Доброе утро, Уинстон, — кивнула она.
— Доброе утро, — ответил тот, не двинувшись с места.
Она оказалась крупной женщиной в бежевой «походной форме». Ее красная шляпа от солнца, будто тропический шлем, была нахлобучена на седеющие локоны. Бледные щеки, иссушенные зноем, сужались книзу и заканчивались очень острым подбородком.
— Чего же мы ждем? — спросила она. — Кажется, я приехала смотреть картину.
Уинстон потеребил шнурок в волосах и знаком велел внукам вынести картину из магазина.
Все шестеро вернулись, неся большой развернутый холст примерно 2 м 10 см на 1 м 80 см, — защищенную от пыли прозрачной полиэтиленовой пленкой. Они аккуратно поставили картину на землю и сняли пленку.
Миссис Хаустон моргнула. Я видел, как она сдерживает улыбку удовольствия. Она заказывала Уинстону «белую» картину. Но это, как я догадывался, превзошло ее ожидания.
Очень многие художники-аборигены любят использовать яркие краски. Здесь же было изображено шесть белых и сливочно-белых кругов, выписанных педантичными «пуантилистскими» точками, на фоне, цвет которого варьировал от просто белого до голубовато-белого и очень светлой охры. В пространстве, оставленном между кругами, виднелось несколько змееподобных закорючек одинаково светло-лилово- серого цвета.
Миссис Хаустон кусала губы. Казалось, можно услышать, как она прикидывает в уме: белая галерея… белая абстракция… Белое на Белом… Малевич… Нью-Йорк…
Она отерла пот со лба и собралась.
— Уинстон! — она ткнула пальцем в холст.
— Да.
— Уинстон, ты ведь не использовал титановые белила, как я тебя просила! Зачем мне платить за дорогие краски, если ты даже не прикасаешься к ним? Ты использовал цинковые белила. Это так? Отвечай!
Уинстон вместо ответа скрестил руки перед лицом и стал глядеть в образовавшуюся щелку, как ребенок, играющий в «куку».
— Так использовал ты титановые белила — или нет?
— НЕТ! — выкрикнул Уинстон, не опуская рук.
— Так я и думала, — сказала женщина и с удовлетворенным видом задрала подбородок.
Потом она снова взглянула на холст и заметила крошечную дырку, не больше дюйма в длину, у края одного из кругов.
— Да ты погляди! — закричала она. — Ты же ее порвал. Уинстон, ты порвал холст! А знаешь, что это значит? Картину придется ремонтировать. Мне придется отправить эту картину к реставраторам, в Мельбурн. И обойдется это самое малое в триста долларов. Очень жаль.
Уинстон, уже убравший руки-заслонки, снова поднял их к лицу и предъявил распекавшей его даме пустой фасад.
— Очень жаль, — повторила она.
Присутствовавшие глядели на картину так, словно перед ними был труп.
У миссис Хаустон начала дрожать челюсть. Она зашла слишком далеко, теперь пора было переходить к примирительному тону.
— Но это хорошая картина, Уинстон, — сказала она. — Она подойдет для нашей гастрольной выставки. Я же говорила тебе, что мы хотели сделать коллекцию, да? Картины самых лучших художников- пинтупи? Разве я не рассказывала? Ты меня слышишь?
В ее голосе зазвучало беспокойство. Уинстон не отзывался.
— Ты меня слышишь?
— Да, — протянул он и опустил руки.
— Ну, значит все хорошо, да? — она попыталась рассмеяться.
— Да.
Она вынула из наплечной сумки блокнот с карандашом.
— Ну, так что тут за история, Уинстон?
— Я написал картину.
— Я сама знаю, что ты ее написал. Я спрашиваю — что за история за ней стоит, чье это Сновидение? Я же не могу продавать картину без истории. Тебе это хорошо известно!
— Разве?
— Да.
— Старик, — ответил он.
— Благодарю, — она начала что-то записывать в блокнот. — Значит, на картине изображено Сновидение Старика?
— Да.
— И?
— Что — «и»?
— Где же сама история?
— Какая история?
— История этого Старика, — потеряв терпение, выкрикнула она. — Что делает этот твой Старик?
— Идет, — сказал Уинстон, прочертив на песке двойную точечную линию.
Понятно, что идет, — сказала миссис Хаустон. — А куда он идет?
Уинстон вытаращил глаза на свою картину, потом взглянул на своего «полицейского».
Бобби подмигнул.
— Я тебя спрашиваю, — повторила миссис Хаустон, нарочито четко выговаривая каждый слог. — Куда идет этот Старик?
Уинстон поджал губы и ничего не ответил.
— Ладно, что это такое? — она ткнула в один из белых кругов.
— Соляная яма, — ответил он.
— А вот это?
— Соляная яма.
— А это?
