Савин посмотрел сердито.
— Не верю! — бросил он резко. — Скажи, ты, случаем, не алкоголик?
— Не понимаю, о чем вы…
— Ишь ты! — усмехнулся Савин. — Неужели не понимаешь? Любишь выпить?
— Вы шутите? Такой вопрос не ко мне.
— Я не шучу. Я серьезно. Давай поговорим о конкретных фактах. Вчера утром ты покупал коньяк в буфете? Напомнить подробности?
Виктор понял, что следователь спросил о коньяке не случайно. «Нет, я о Гураме ничего не скажу, — решил твердо. — О своих делах пусть сам отчитывается». Пришли на память слова Гурама: «Про меня скажешь — про себя скажешь».
— Так ты покупал коньяк? — повторил Савин.
— Мне захотелось выпить, — сказал Виктор. — Было плохое настроение.
Савин покачал головой.
— Ложь — плохой помощник. Мне жаль, что ты лжешь, причем активно! Ты ведь с собой воюешь, не со мной. — И спросил напрямик: — Где ночью был?
Виктор лихорадочно обдумывал ответ.
— Ночью? — переспросил он. — Об этом тоже говорить? С какой стати? Но это, извините, личное, — и смутился.
На Савина смотрели растерянные глаза. Их выражение никак не вязалось с тоном, каким были произнесены слова. Такое состояние человека, когда дерзость и боязнь объединились в единое целое, было знакомо Савину.
— Не кипятись! Я не покушаюсь на твое личное. — Он нахмурился. — Назови место, где был. Вопрос имеет прямое отношение к делу.
— Я не могу.
Савин почувствовал, что его вопрос смутил Виктора. И сказал не сердясь:
— Вот именно, не можешь! Поэтому и нервничаешь. Все хочешь выгадать, не прогадать. А в номере кто был утром?
— Никто! — ответил громко, не моргнув глазом.
— Ты плохо слышишь?
— Нет, а что?
— Тогда чего кричишь? Почему скрываешь, что был Тарголадзе? Зачем он приезжал? Ну, говори? Я жду!
Виктор надолго задумался.
— Зачем его ввязывать?
— Блестящий ответ! Выходит, он «ввязан»? Так надо понимать? — расчетливо спросил Савин. Вопрос попал в цель. — Так вот почему ты за него горой.
Виктор страдальчески поморщился и сидел теперь подавленный. С каждым вопросом Савина, с каждой новой его фразой он все больше убеждался в том, что следователь знает о нем многое. Да и невозмутимая манера разговора Савина подтверждала это.
— Понимаете, обстоятельства. — Губы Виктора дрожали.
— Вот оно что! Я о них наслышан. Они разные бывают. — Савин стремительно встал и зашагал по кабинету. — Только я все больше убеждаюсь, что самые вредные обстоятельства — это цинизм, унижение, обман, подлость. И еще наглость. Но это не твои обстоятельства. Скажи откровенно, что у тебя общего с Тарголадзе? Чем он занимается в Москве?
Виктор нервничал.
— Вы ведь не хотите, чтобы я наговаривал?
— Конечно, не хочу. За наговор судят так же, как за укрывательство. Он говорил с тобой о вещах? Только прямо и быстро!
Виктор пожал плечами.
Савин перестал мерить шагами кабинет и остановился против него. Сказал преднамеренно спокойно:
— Хорошо. Я помогу. Почему молчишь о кофточках? Он же продал их твоим соседкам в гостинице. Я спрашиваю о фактах, которые тебе хорошо известны.
Виктор выпрямился. Взгляд стал сосредоточенным. Он понимал, что нужно отвечать на этот простой, но нелегкий для него вопрос. Через силу сказал:
— Я сейчас вспомню… Я слышал… — и умолк.
Внимательно наблюдая и контролируя его поведение и ответы, Савин все больше убеждался в том, что в показаниях Виктора о краже было все верно, кроме фраз о ее причине и о друзьях. Он подумал: «Вот ты с какой стороны открылся. Выходит, задел я нужную струну. Похоже, действительно все дело в Гураме».
— Ты врешь и думаешь, будто тебе верят. Только учти: я человек дотошный, — заверил Савин. — Должно быть, ты не по своей воле живешь — по чужой указке.
Возникла томительная тишина.
— Куда ездил с Гурамом на машине? — стараясь не упустить инициативы, наступал Савин. — Ответь, если не затруднит. Молчишь? Лужи как следует не видел, а в болото лезешь. Говори правду, чтоб совесть не мучила.
Виктор был расстроен. Он не предполагал, что следователь знает о его поездке с Гурамом. Подняв голову, удивился. На лице Савина не было недоброжелательности. Оно было озабочено и… огорчено.
«Конечно, он знает все. Чего я морочу голову?» — подумал Виктор и, словно избавляясь от тяжелого груза, проговорил:
— Дайте немного подумать, собраться с мыслями.
— Ну что ж, годится. Подумай, — сказал Савин. — Серьезно подумай. Я вижу, совесть у тебя есть. И помни: потеряешь совесть — потеряешь себя.
…Перед тем как выйти из кабинета, Виктор спросил:
— Скажите, что значит кочан гурийской капусты?
В отделении милиции, как и в любом учреждении, жизнь шла в двух измерениях — внутреннем и внешнем. Первое для людей посторонних было скрыто. Второе проходило самым заурядным образом. Люди, одни озабоченно, другие спокойно, заходили в кабинеты, через какое-то время выходили оттуда с сосредоточенным или довольным видом. Чтобы понять их состояние, необязательно вглядываться в лица. Достаточно было прислушаться к звукам дверей. Одни приоткрывали их осторожно, другие хлопали ими уверенно. Обычный круговорот служебных отношений и житейских переживаний.
Арсентьеву такая суета была привычна. За двенадцать с лишним лет работы в уголовном розыске он научился точно разбираться в настроении людей и ситуациях, с которыми они сталкивались в милиции.
Сегодняшний рабочий день, если даже и не считать бессонной ночи, ушедшей на поиски Пушкарева, для Арсентьева оказался напряженным. Около одиннадцати зазвонил телефон. Он снял трубку и по голосу сразу понял, что это из управления Аносов, которого Арсентьев знал около года и уже имел о нем свое мнение. Аносов в милицию пришел из другого ведомства. Поначалу произвел впечатление человека невероятной работоспособности. Приходил на службу раньше всех. Уходил — когда другие кабинеты были уже заперты. Заглядывал вроде бы ненароком к руководству — вот смотрите: и я с личным временем не считаюсь, как и вы, озабочен делами. Но вскоре стало ясно: это не от рвения, а от отсутствия специального образования. Довольно скоро он освоил азы оперативной работы и научился манипулировать общими ее терминами с поразительным мастерством.
Однажды спросил Аносова: как же без знания специфики милицейской деятельности он руководит?
Ответил:
— Были бы недостатки, а требовать их устранения не проблема.
— А если их нет?
