логичен. Что-то в его рассказе было не так.
— Не обижайтесь, но странно… Тех, на кого мельком смотрели, — запомнили хорошо, а к кому приглядывались — ни одной приметы. Не вяжется, — вмешался Таранец.
— Чему удивляться? Мужчина — не женщина. Чего разглядывать? — сказал мрачным голосом Шунин.
Разговор прервал телефонный звонок. «Совсем некстати», — подумал Арсентьев и взял трубку.
Докладывал предельно аккуратный Филиппов.
— Мы на хвосте у Тарголадзе. Он с тем, кто в ювелирном бриллиантами интересовался. Задерживать?
— Нет!
— Если поедет за город?
— Прокатись тоже…
— Ясно! Продолжаю работу.
Арсентьев положил трубку и обратился к Шунину:
— После того как встретили неизвестного, вы что делали?
— Пошел домой.
— Сразу?
— Сразу! А что я должен был делать?
Шунин и сам понял, что в его рассказе не все было гладко. Но успокоил себя тем, что за это претензий к нему не будет. И все же заметно сник.
Арсентьев слушал его уже без прежней заинтересованности. Его больше сейчас занимала причина сбоя настроения Шунина, который хмуро посмотрел на участкового. Арсентьев понял значение этого взгляда. Было ясно, что при нем Шунин не станет говорить открыто и искренне. Он попросил Гусарова спуститься в дежурную часть и ждать его звонка.
Они остались вдвоем. Шунин улыбнулся. Ответно улыбнулся и Арсентьев, давая понять, что угадал его желание.
Вновь зазвонил телефон. На этот раз говорил Таранец. Он сообщил, что Шунин в день кражи работал в первую смену. С восьми утра. В двенадцать дня дома находиться не мог — был в цехе…
Арсентьев нажал на рычаг и сказал как бы в раздумье:
— У меня к вам довольно серьезный вопрос.
Глаза Шунина были по-прежнему улыбчивыми.
— Если насчет примет, то не смогу…
— Нет, не насчет примет. Хочу спросить. Зачем пытаетесь ввести нас в заблуждение? Вроде бы помочь пришли, а на деле…
Шунин опустил глаза. Слова Арсентьева застали его врасплох.
— С чего взяли?
— С другим бы я не стал терять время на разъяснение «с чего», но вам скажу. Рассказ ваш оказался слишком противоречив. Не считая, конечно, как вы выразились, двух мадамочек и собачки Зюзи, которую, судя по всему, каждый день в этот час прогуливают.
Немного погодя Шунин сказал:
— Хочешь как лучше, а получается… Обижаете, товарищ начальник, — и процедил сквозь зубы: — Я таких штучек не отмачиваю. — Он сидел, сильно ссутулившись. — Почему? Почему так решили? — нервно повторил свой вопрос. — А впрочем, ясно — привычная подозрительность…
Арсентьев покачал головой:
— Неправда. Нет у меня такого качества. Вас я знаю больше пяти лет. Не верю, что примет не помните. Запутались, а теперь не можете отказаться от того, что уже сказали. Вот и стоите на своем. Для чего вам это?
Шунин закурил, глубоко затянулся и помахал рукой, разгоняя в стороны дым.
— Это из области догадок, — сказал категорично. — Знаете, правдой, как шайбой, не играю, — он шумно сдвинул стул с места. — Я все сказал.
Арсентьев расценил его ответ как свидетельство завидной выдержки.
— До всего далеко. А вот правдивость — хорошее качество. Кстати, вы свой рассказ помните?
— Абсолютно! — сказал в ответ.
— Ну, ну… Значит, в подъезде с этим подозрительным типом столкнулись?
— Точнее, у самого подъезда. Метрах в десяти.
— И сразу пошли домой? — повторил свой вопрос Арсентьев.
— Да! — подтвердил Шунин.
— Стоп! Стоп! — Арсентьев склонился над столом. — Ну а теперь слушайте внимательно и думайте над ответом. От подъезда до проходного двора метров шестьдесят, никак не меньше. Я этот двор хорошо знаю. Когда неизвестный сворачивал туда, вы, судя по всему, уже в своей квартире должны были быть. Так? Так! Когда же успели оглянуться? Покопайтесь в памяти!
Вопрос сработал без осечки. Шунин, закусив губы, ошеломленно смотрел неотрывно на Арсентьева.
— Чего замолчали?
— Десять метров, двадцать метров — мелочь какая-то… Чего цепляться-то? — Он все больше уходил в себя.
— В нашей работе мелочей не бывает, — напомнил Арсентьев. — Скажу откровенно, у меня складывается впечатление, что вы ведете себя со мной некорректно. А я в таких вопросах человек не бескорыстный. Когда говорят правду, не обижаются, а вы сердитесь.
Хотя Шунин был напряжен до крайности, в глазах его сверкнуло любопытство.
— Не бескорыстный? — Он продолжал неотрывно смотреть на Арсентьева.
— В том плане, чтоб людям от неправды хуже не было. Разве это не естественно?..
Шунин встряхнул головой. Мелькнувшая было улыбка быстро погасла.
— Вы мне не верите!
— Хотелось бы верить. Мне ваша правда дорога.
— Это почему? — спросил Шунин.
— Хочется верить, что вы на правильный путь встали.
Шунин перевел дыхание.
Арсентьев не спешил задавать вопросы. Решил: пусть поразмышляет. В конце концов его тоже надо понять. Душевная ломка — вещь непростая. А он, похоже, был сейчас в том состоянии, когда ему лучше молча поговорить с самим собой. Наконец Арсентьев сказал:
— Давайте внесем ясность. Зачем ходить вокруг да около. Несерьезно это. Подумайте о людях! У нас времени в обрез.
— Чем я им помогу? И как? — пожал плечами Шунин. — Я не солнышко, всех не обогрею.
— Помочь правдой защитить тех, кого воры еще не обидели… Вот что, давайте-ка начистоту!
Шунин едва заметно покачал головой, словно сомневаясь в чем-то.
— А, была не была! — вдруг решительно проговорил он. — Правду так правду. Чего кота за хвост тянуть? Я тут три короба нагородил. Никого я не видел!..
— Зачем это было нужно? Объясните! Я понять хочу, зачем?.. Что сказали бы после проверки?
— Большое дело, — беззвучно рассмеялся Шунин. — Надумал бы, что сказать… — и невольно вздохнул.
— Ложные показания… Вы знаете, к чему это приводит, — напомнил Арсентьев.
— Не пугайте!
— Хочу, чтоб поняли…
— Уголовный кодекс мне известен. Может, и статью приписать желаете? — сердито встряхнул головой Шунин. — Считайте, что допустил ошибку. С кем не бывает?
— Надо по совести.
— Почему ваш Гусаров без совести управляется? — горячо воскликнул Шунин. — За что он меня по мелкому хулиганству сегодня оформил? — В вопросе прозвучала обида.
