— Так вы же ругались. Притом нецензурно.
Шунин не отвел взгляда.
— Он написал, что я публично. А я — один на один…
— При людях!
— Они отказались…
— Нет, подтвердили. Я материал читал. Как же это вы? — к явному неудовольствию Шунина, добавил Арсентьев.
На щеках Шунина легли жесткие складки.
— Гусарову охота была меня наказать.
— Не торопитесь со своими выводами. Гусаров справедливый человек!
Шунин будто не слышал этих слов.
— Мало мне одного позора, так он еще и на работу письмо хочет направить. А там оттирайся, доказывай…
— Вы где работаете?
— На комбинате, разнорабочим. Заготовки к станкам таскаю. Вот и вся моя работа.
— Я по поводу письма разберусь…
Шунин взглянул недоверчиво и отозвался сдержанно:
— Много мне чего обещали… — он вяло махнул рукой. — Знаете, почему я сказал правду? Чтоб не было новых потерпевших. Они между мной и Гусаровым не стоят. — Эту фразу он произнес почти шепотом. И так же тихо продолжил: — Насолил он мне. Сцепление отказало. Вот и решил в долгу не остаться. Пусть, думаю, побегает, поищет. На его участке ведь кража…
— А я здесь при чем? Почему меня решили погонять? — спросил Арсентьев.
Шунин отвел глаза.
— Чего теперь об этом? Глупость, конечно… Только если вас больно толкнуть, то и вы не удержитесь. Обидно мне стало… — он сжал губы.
— Я удержусь. Личное не перевесит, — ответил Арсентьев. — Обиду соизмерять надо.
Шунин достал новую сигарету и стал жадно курить.
— Не ладил я с Гусаровым. К примеру, в соседнем доме на прошлой неделе Лисовских обворовали. Поинтересовался я, а он в амбицию. В итоге — протокол сегодня составил. Это у него быстро получилось. Соизмерил!
Арсентьев смотрел озадаченно.
— У какого Лисовского? Не слышал о такой краже.
— Выходит, опять вру? — с тяжелой улыбкой спросил Шунин.
— Расскажите подробнее.
— Подробнее пусть Лисовские скажут…
Оставшись один, Арсентьев заходил по кабинету. С площадки против отделения доносился гул прогреваемого мотора патрульной машины. На подсохшем асфальте, под светом фонарей громко кричали девчонки. Они играли в классы. «Выходит, еще одна кража. И тоже не раскрыта, — огорчился Арсентьев. — А может, зря я расстраиваюсь? Может, Шунин и об этом наплел?» Но в глубине души чувствовал, что утешает себя напрасно. По делу, в котором не было своевременного осмотра, работа предстоит трудная. Мелькнула мысль выехать по адресу. Он взглянул на часы. Было начало десятого…
Гусаров вошел в кабинет без стука, довольно улыбаясь.
— Ну как свидетель?
— Увлекательно поговорили. Поздравляю с такой находкой и, самое главное, со своевременной.
— Приятно слышать, — не уловив иронии, удовлетворенным тоном отозвался Гусаров.
— Повезло тебе…
— Везет тем, кто не старается, а я работаю на совесть.
— Не переоцениваешь?
— Может, самую малость, — рассмеялся Гусаров.
Арсентьев посмотрел ему прямо в глаза:
— Скажи, что ты знаешь о Шунине?
— Судим. Полгода как прибыл. Работает. В предосудительном не замечался.
— А если сделать общий вывод?
— Ничего мужик. Проверен не раз. Встает потихоньку на ноги. Последнее время даже выпивши не вижу. Трезвый ходит.
— И верить ему можно?
— Несомненно. А что?
Арсентьев ответил моментально:
— Ты плохо знаешь этого человека. Шунин обманул нас двоих. Обманул из-за утреннего протокола.
— Я действовал по закону, — смущенно сказал Гусаров.
— Не поднимай волны, законник. Ты о письме ему на работу говорил?
— О письме я для острастки сказал.
— Выходит, припугнул. Правом своим давил. Пойми, держать человека в страхе — жестоко! Если этого не поймешь, потом крупных ошибок замечать не станешь. Привыкнешь, как дальше работать будешь? Никто не сделает тебе так плохо, как сам себе, — назидательно сказал Арсентьев.
— Учту ваше замечание, товарищ капитан.
— Учти… Кстати, он с тобой о краже у Лисовских говорил?
Вопрос окончательно испортил Гусарову настроение. Пятерней он взъерошил волосы.
— Я о краже не знал.
— Он говорил? Говорил! Обязан был проверить.
Хоть и тяжелая штука признавать свои ошибки, но Гусаров сказал не колеблясь:
— Не сделал… Наверное, по неопытности. — И провел пальцами под воротом рубашки, словно форменный серый галстук туго сдавливал шею. Он был по-настоящему огорчен. — Но я просил бы вас…
— По этому факту давайте без ваших «но», — остановил его Арсентьев. — Исправляйте свою ошибку. Нужно принять самые неотложные меры. К утру доложите, была ли кража у Лисовских. Дело не терпит отлагательств. Таранец поможет провести эту работу. Если будет установлено, что вы пытались скрыть преступление, я поставлю вопрос перед руководством, — сказал нарочито спокойно. Решил: за допущенную ошибку надо сразу же поправить парня. Но как? Нельзя же его распекать, как старого опытного служаку. Ведь молод еще. Добавил: — И знайте, в нашей работе скидок на неопытность нет… Мы должны служить людям честно. Это наша главная обязанность. Без этого мы им не нужны.
Гусаров не стоял с запахнутой наглухо душой, не делал вид несчастного страдальца, не смотрел тупо в пол и не чеканил автоматически, безэмоционально: есть, понял, исправлюсь… А сглотнув подступивший комок, не опуская глаз, сказал запальчиво, с юношеской духовной нерастраченностью, предельно собранно:
— Чтобы служить людям, я и пошел в милицию, — и вспыхнул.
Арсентьев этого ждал. Он видел в Гусарове человека честного, прямого. Понял, что участковый искренне переживает свою ошибку. Значит, в будущем таких промахов не допустит. Учеба и служба в армии даром не прошли.
…Уже на улице Арсентьев вспомнил, что забыл позвонить в управление. «Нехорошо! Меня считают пунктуальным человеком, а я запамятовал. Непорядок это. Что же делать? Соглашаться или не соглашаться переходить на новую должность?» — думал он, медленно идя по опустевшей улице, и никак не мог сосредоточиться. Все время отвлекался, вспоминая Шунина, свою учительницу, Усача, Матвеева…
Домой Арсентьев явился поздно. Дверь открыл своим ключом. В передней стояла сияющая жена.
— Ну вот! Наконец-то! — с облегчением сказала она. — Я звонила тебе. Никто не ответил. Решила — на происшествии. Опять что-нибудь стряслось?
