— Ну, давно, не давно — младшая тоже в этом году школу окончила.
— Ох, идет время! А старший? У тебя ведь, кажется, сын был?
— А сын университет заканчивает…
— Ай, молодец! Да я тебе просто завидую! У тебя, по крайней мере, с одним уже все в порядке, а у меня все еще впереди… Ну ладно, родной, бегу, не то совсем меня дома загрызут. Такая капризная дочка выросла — не приведи бог. Меня нет, а она, наверное, уже дуется: почему это отец так долго с базара не возвращается?..
И он почти побежал вверх по улице, круто идущей в гору, часто перекладывая из руки в руку тяжелую корзину с покупками.
Кафар посмотрел ему вслед и пошел к крепостным воротам Ичери шехер.
Фарида приготовила сегодня любимую всеми долму — голубцы в виноградных листьях. Потирая от удовольствия руки, Кафар поискал на столе приправу из простокваши с чесноком — какая долма без этого замечательного соуса? Мацони с чесноком на столе не было, но стоило Кафару лишь заикнуться об этом, как Фарида сразу же взорвалась.
— Я что, из самой себя, что ли, должна для тебя кислого молока наделать?
— А что, разве не приходил сегодня разносчик из Маштагов? Ну, Мацони?
— Может, к кому и приходил, да только не к нам! Все, нету нам больше мацони — говорит, еле-еле для Гемер-ханум хватает.
— Что случилось-то? Что, у нас не такие же деньги, как у них?
— Такие, да не такие! Он тебе по восемьдесят копеек продавал, а Гемер-ханум ему теперь рубль дает. А потом этот теой Мацони говорит, что продал коров, одну только оставил. Уж не знаю, правду говорит, нет. К тому же, говорит, сам постарел, а дети к скотине и близко подойти не хотят — брезгуют. Они, эти твои деревенские, чем дальше, тем все наглее становятся!
— При чем тут деревенские, мама! Их тоже можно понять — я бы тоже, например, со скотом возиться не смог, — поморщился вдруг Махмуд. — Вон хоть тот же Мацони — он как войдет, так хоть из дома беги, так от него навозом разит.
И Чимназ вся перекривилась, как будто ее вот-вот вырвет.
— Ой, ради бога! Давайте о чем-нибудь другом, а то я тоже вспомнила, как от него пахнет… бр-р… Когда мы в первый раз у него купили — я вообще есть ничего не могла, не то что его простоквашу! Главное, если он здесь постоял хоть минуту — целый день потом все скотным двором пахнет, даже мамины обеды…
Разговор этот, неожиданно больно задевший Кафара, напомнил ему вдруг последний его приезд домой, в деревню. Он поехал тогда на свадьбу младшего брата. И все было хорошо, пока ему вдруг не захотелось простокваши из буйволиного молока. Соседи послали домой — посмотреть, не осталось ли от вчерашней дойки. Увы, ничего не осталось. А в округе, сказали они, кроме, как у них, и искать больше не у кого — никто буйволов теперь не держит. Была еще одна буйволица у них в деревне, да яловая, а у соседей что ж — соседям самим еле-еле хватает…
— Да что же это с селом-то стало? — посетовал Кафар.
— Ай, сынок, — грустно закивала головой мать. — Только одно название и осталось, что село, а так и масло, и сыр — все мы в городе покупаем…
— Но почему? Почему? Вот чего я понять не могу!
— О, можно подумать, ты сам не знаешь почему. — Мать посмотрела на него с сомнением. — Да потому, что молодые бегут в город, а сюда возвращаться никто уже и не думает. Ну, и кто остается-то? Старики, да вот такие, как твой младший брат. А этим уж совсем со скотиной возиться неохота. Сколько раз я ему говорила: сынок, давай наскребем денег, корову купим. А он мне знаешь что? «А кто будет за ней ухаживать?» Наверно, в чем-то мы и сами, старики, виноваты: маленькие были — жалели вас. В молодости — тоже. Надо, мол, им красиво одеваться, гулять, а уж потом, когда станут самостоятельными, когда свои семьи появятся, дети — вот тогда они и скотиной займутся, и землю распашут… Ну и что? Одеваться чисто привыкли, все в магазине покупать привыкли, а работать — разучились, забыли совсем, как пахнут коровы, буйволы, овцы, лошади. Знаешь, как твой покойный отец говорил, подходя к яслям? «Для меня нет большего удовольствия, чем вдыхать запах теплого навоза, запах конского пота..» Вот как! А какой у него конь был всегда ухоженный! Шкура — как шелковая! Да он скотину ласкал, как все равно детей малых — то погладит, то потреплет… Коня даже в глаза целовал. И вот, знаешь, как он, бывало, идет — так скотина его еще издали чует, такой сразу шум поднимается — блеют, мычат — вот как рады были. А вы? Вот хоть брата твоего взять…
Младший брат сидел напротив в черном свадебном костюме, в белоснежной сорочке, при галстуке, рядом с ним сидела такая же красиво и торжественно одетая невеста. И оба они снисходительно усмехались, слушая этот разговор.
— Что-то не пойму, — сказал Кафар брату, — почему тебе, собственно, не обзавестись живностью? Ты теперь здесь хозяин, крестьянин, в город, вроде, не собираешься. Ну, а крестьянин тем и отличается от горожанина, что у него своя скотина, свой огород. Вон, смотри, из-за одной банки простокваши все село на ноги подняли, разве это дело? Сколько я себя помню, у нас никто и никогда в город за маслом или за мясом не ездил, как сейчас. Да что там в город — к соседям даже никогда не обращались. Вон, видишь, маслобойка на тутовом дереве висит — уж что-что, а молоко, сыр, масло — это у нас испокон века свое было… И двор наш — одно удовольствие утром посмотреть: коровы мычат, овцы блеют… Конь ржал…
Брат и его невеста снова усмехнулись. Брат положил ей руку на плечо и сказал:
— Об чем говорить, батя, — после смерти отца младшие звали Кафара «батей», — прошли те времена, нет уж тех героев, нету! Да если даже литр простокваши будет не рубль стоить, а десять — не буду я держать скотину, понял? Пусть хоть озолотят меня, а копаться в коровьем дерьме у меня интереса нету. Может, ты захочешь? — спросил он у невесты. Та скорчила гримасу.
— Еще чего не хватало! Я что, для того шесть лет на врача училась, чтобы за коровой навоз убирать? Да у меня руки всегда стерильными должны быть. — Невеста протянула свои тонкие, белоснежные ручки. — По двадцать раз на дню с мылом мою, да еще и спиртом дезинфицирую, а вы хотите, чтобы я этими руками за скотиной ухаживала? Да что вы хоть говорите-то! — Невеста с искренним возмущением посмотрела на Кафара.
— Видишь, батя? — снова усмехнулся брат. — Не хочет. И я не хочу — зачем эти хлопоты? Были бы у человека деньги — а молоко, простокваша всегда найдутся. Раз своего нет — у соседей можно купить, а не будет у соседей — найдется в городе, у государства. Были бы деньги, а масло хоть в самой Москве покупать можно. Главное — это теперь деньги, деньги, понял?
Он говорил, а глаза его блестели каким-то странным блеском, которого Кафар никогда до сих пор не видел в глазах младшего брата. Впрочем, никогда он и не слышал, чтобы брат говорил при нем о деньгах, да еще с такой жадностью, с таким вожделением…
Мать посмотрела на сыновей и вздохнула.
— Ну ладно, делайте, как знаете. Мне-то что, я свое уже отжила. А вот вы завтра сами обо всем пожалеете. Локти будете кусать, клянусь богом, будете кусать локти! Одного только себе не представляю, какими же будут ваши дети, если вы сами так жизнь начинаете.
Невеста вдруг оживилась, ударила в ладоши.
— А знаете что, мама Гюльсафа, у меня есть предложение!
Все трое посмотрели на нее с интересом, а мать с надеждой спросила:
— Какое предложение, моя родная?
— Хотите, я попрошу папу купить вам корову или даже буйвола? Хотите? В Гяндже можно отличную буйволицу купить.
— Мне?
— Да, да. Сама и будешь ухаживать…
— Деточка! Да, сейчас у нас в селе и пастухов-то не осталось, а те, у кого есть скотина — сами пасут, по очереди. Кто же вместо меня пасти-то будет?
— А зачем? У нас в Гяндже один продавец молока есть, так папа его всегда кормами снабжает. И для вас папа найдет, сколько нужно. Вот и все — привяжешь к стойлу, и пусть себе едят, сколько влезет…
Теперь все смотрели на Гюльсафу — что она скажет. «А что, — подумал Кафар, — ведь неплохое
