десять или двадцать преступлений, так будь добр, дай их. Где их взять, никого не волнует. Это все еще действует советская плановая система, похоронившая Советский Союз, но не рухнувшая сама. Все бы ничего, да вот все планы всегда путают сами граждане, которые либо не совершают столько преступлений, либо перевыполняют установленный план на их совершение, чем сводят на нет всю нашу кипучую деятельность. Когда граждане выходят с плюсом по последнему показателю, у нас в милиции рушатся целые годовые отчеты и со свистом летят звезды с погон.

Преступлений-то здесь — пруд пруди! Убийства, грабежи, разбои, похищения людей… Да вот только не раскрыть их стояниями на блокпостах да вдоль улиц, да с таким отношением, когда тебя каждый день стараются унизить, плюнуть в душу и угрожают наказанием. Но и это не самое главное. Уголовное наше законодательство более чем несовершенно и слишком гуманно. Виновные за свои преступления, как правило, получают недостойное, мизерное наказание. Перенимая «передовой» опыт Запада, мы наплодили у себя кучу неприемлемых к нашему менталитету законов, которые в большинстве своем несут один лишь вред. Анархия «махровой» демократии девяностых списала на нет весь старый, отлаженный десятилетиями опыт борьбы с преступностью, своей нищетой и несправедливостью выкинула из милицейских рядов тысячи профессионалов и патриотов своего дела. Бесконечные кампании по поимке «оборотней в погонах», сотни и тысячи несправедливо слепленных в отношении нас, рядовых работников, уголовных дел, ведущие на скамью подсудимых людей, что на благо того же общества долгие годы сидели в засадах, жертвовали собой, недоедали, теряли семьи, скитались по казенным углам, — все это привело только к тому, что мы опустили руки, умертвили инициативу и стали избегать, стали бояться своей работы. Работы, где на нас писали кляузы, клеветали те люди, что еще вчера ловились нами за руки при совершении какого-нибудь преступления. Нам, милиционерам, не верили, нас осуждали, в нас тыкали пальцами, а верили именно им, преступникам.

«Оборотни в погонах!» Год назад я сам стал «оборотнем», когда с применением физической силы задержал за мелкое хулиганство наркомана, что первым ударил меня в лицо. Его жалобу долго мурыжили в прокуратуре, долго таскали туда меня, пытаясь взять признательные показания о нападении на порядочного гражданина. А он, этот порядочный гражданин, спокойно гулял на свободе, продолжал колоться героином и посмеивался, рассказывая всему району, как однажды избил милиционера. Ему не было ничего. А я тогда чуть не получил судимость.

Некоторое время после этого случая я просто боялся кого-то задерживать.

Мы каждый день врем Тамерлану, что работаем, но ничего не видим, не слышим и не знаем, и каждый день обещаем исправиться. А сами откровенно плюем на все происходящее, и больше, чем за собственную шкуру, никто из нас ни за что не переживает.

Днем на Минутке русские милиционеры Временного отдела подрались с местными чеченскими сотрудниками. В драку ввязался подъехавший на подкрепление своим чеченский ОМОН. Подмога подошла и к временщикам. Большая потасовка закончилась без выстрелов и смертей.

4 июня 2004 года. Пятница

Рамзес пытается организовать раскрытие хоть одного преступления. Он назначает меня, Ахиллеса и Толстого Бармалея в особую группу, специализирующуюся только на этом. Безобразный ставит нам сразу сто задач одновременно: поймать наркомана, боевика, главаря боевиков, вора, грабителя и так далее…

В 09.00 мы втроем выходим за ворота. Бармалей втискивает непомерно большое свое тело в малюсенькие «Жигули» пятой модели, садит рядом нас и, споря между собой, кого именно будем сегодня задерживать, мы катимся на 30-й участок, развозить залежавшиеся у Толстого повестки.

В 10.00 ледяные горы нераскрытых преступлений уже растаяли и сошли на нет. Бармалей высаживает нас у кафе, а сам торопится на шашлык к своему родственнику. С пользой для желудка я и Ахиллес проводим в кафе еще целый час. Такие же, как и мы, аховые работнички, чеченцы, за соседним столом неторопливо цедят кофейный напиток, пристально следя за своими товарищами, что с азартом с самого утра режутся здесь в бильярд. Все эти Ахметы, Магометы, Ибрагимы и Вахи, яростные приверженцы бильярда, круглыми днями скрашивают досуг своей нелегкой милицейской службы в этих стенах, упрямо стараясь однажды переиграть друг друга. Нам с Ахиллесом становится скучно, и мы уходим в отдел, где до конца обеда переигрываем друг друга в сон.

Что-то там упорно, прямо-таки злостно не срабатывает и не получается с раскрытиями преступлений, а потому после обеда всю службу, кого удалось собрать, Тамерлан с Безобразным строят на плацу под окнами Тайда.

Мы, около двадцати участковых, во главе с Рамзесом Безобразным едем на проспект Ленина, где по прочным слухам вновь разбирают дома.

Грязная, замазанная пылью банда с ломами и кирками ковыряется во внутренностях рваных двухэтажек, пилит, из своей любви к разрушениям, покосившиеся уступы стен.

За грудой развалин маячат автоматные стволы, выгоревшие на солнце, потасканные горными рейдами камуфляжи. Кадыровцы. Бывшие боевики, сложившие оружие и перешедшие на нашу сторону. Из них, нескольких тысяч сдавшихся в плен, сегодня сколочено одно из самых мобильных подразделений республики, Служба безопасности, подчинявшаяся поначалу погибшему президенту Ахмату Кадырову, а затем перешедшая к его сыну Рамзану. Своеобразная национальная гвардия.

Чеченцы во главе с Рамзесом что-то выясняют на своем языке у кадыровцев. Рабочие, пользуясь моментом, медленно, как тараканы с хлебного стола, расползаются подальше от нас и от сваленного рядом кирпича. Один из них, симулянт, держась за сердце и напустив на себя мученический вид, пытается также проскочить за наши спины. Я поворачиваюсь к нему лицом, замираю и молча смотрю в глаза. Чеченец со вздохом усталого каторжника выдавливает из себя:

— Поди, сердечника-то не будете в милицию забирать?..

Не шевельнув ни одной мышцей, спрашиваю его:

— А дома разбирать — сердце не болит?

Еще сильнее сжимая у груди руку, мужик начинает оправдываться:

— Так я ведь только кирпичи перекидываю.

— И ничего? Не болит?

— А что тут такого? Я сам слышал, как Путин по телевизору сказал, что все здания разрушенные сносить надо. Взамен их новые строить будут.

— И что, Путин сюда тебя назначил, проинструктировал?

— Нет. Ну он же сказал… Я сам слышал…

— Не ври. Он не так сказал.

— Ну а что такого-то? Мы, которые не надо разбирать, не трогаем. Только списанные.

Я устаю спорить:

— Тебе-то откуда знать, списанный этот дом или нет? Вам волю дай — весь Грозный по кирпичикам разнесете, всю Чечню. Уйди от меня.

Но мужик не уходит, говорит про то, что семью кормить нечем, что самому одеться не во что, что никак не может выбраться из нужды. И здесь, как бы то ни было, он прав.

Кадыровцы, еще несколько минут переговорив с Рамзесом Безобразным, увозят нескольких рабочих с собой.

Тамерлан в отделе спрашивает, почему никто не доставлен. Чеченцы вкратце обрисовывают ситуацию, объясняют встречу с кадыровцами и неизвестные темные переговоры их с Рамзесом.

Начальник участковых темнеет лицом и, сложив бессильно руки, устало смотрит в пол:

— Задолбал уже этот Безобразный со своими мирными договорами. То с тем договорится, то с этим. На меня уже косятся. На меня уже думают, что я вместе с ним там поборами занимаюсь.

Даже могучий, сильный Тамерлан не может противопоставить себя рыхлому, трусливому Безобразному. Тот есть приближенное к Тайду лицо, ходит у него под крылом, обо всем докладывает и, более того, уже прочит себя на место начальника участковых. Конец тогда службе.

Добавить отзыв
ВСЕ ОТЗЫВЫ О КНИГЕ В ИЗБРАННОЕ

0

Вы можете отметить интересные вам фрагменты текста, которые будут доступны по уникальной ссылке в адресной строке браузера.

Отметить Добавить цитату