Тихо. Глухо. Пусто, пусто…Месяц хлынул в переулок.Стены стали густо-густо.Мертв покой домов-шкатулок. Черепных безглазых впадин Черных окон — не понять. Холод неба беспощаден И дневного не узнать.Это дьявольская треба:Стынут волны, хмурясь ввысь,—Стенам мало плена неба,Стены вниз к воде сползлись. Месяц хлынул в переулок… Смерть берет к губам свирель. За углом, угрюмо-гулок, Чей-то шаг гранит панель.<1910>
У моей зеленой елки Сочно-свежие иголки,Но, подрубленный под корень, в грубых ранах нежный ствол. Освещу ее свечами, Красно-желтыми очами,—И поставлю осторожно на покрытый белым стол. Ни цветных бумажных пташек, Ни сусальных деревяшекНе развешу я на елке, бедной елочке моей. Пестрой тяжестью ненужной Не смущу расцвет недужныйОбреченных, но зеленых, пышно никнущих ветвей. Буду долго и безмолвно На нее смотреть любовно,На нее, которой больше не видать в лесу весны, Не видать густой лазури И под грохот свежей буриНикогда не прижиматься к телу мачтовой сосны! Не расти, не подыматься, С вольным ветром не венчатьсяИ смолы не лить янтарной в тихо льющийся ручей… О, как тускло светят свечи — Панихидные предтечиДолгих дней и долгих вздохов и заплаканных ночей… Тает воск. Трещат светильни. Тени зыблются бессильно,Умирают, оживают, пропадают и растут. Юной силой иглы пахнут. О, быть может, не зачахнут?О, быть может, новый корень прорастет… сейчас… вот тут.<1909>