Кто не понял — невежда. К нечистому! Накося — выкуси.Презираю толпу. Попишу? Попишу, попишу…Попишу животом и ноздрей, и ногами, и пятками,Двухкопеечным мыслям придам сумасшедший размах,Зарифмую все это для стиля яичными смяткамиИ пойду по панели, пойду на бесстыжих руках…<1909>
В наши дни трехмесячных успеховИ развязных гениев пераТы один тревожно-мудрый ЧеховПовторяешь скорбное: «Пора!»Сам не веришь, но зовешь и будишь,Разрываешь ямы до концаИ с беспомощной усмешкой тихо судишьОскорбивших землю и Отца.Вот ты жил меж нами, нежный, ясный,Бесконечно ясный и простой —Видел мир наш хмурый и несчастный,Отравлялся нашей наготой…И ушел! Но нам больней и хуже:Много книг, о слишком много книг!С каждым днем проклятый круг все ужеИ не сбросить «чеховских» вериг…Ты хоть мог, вскрывая торопливоГнойники, — смеяться, плакать, мстить,—Но теперь все вскрыто. Как тоскливоВидеть, знать, не ждать и, молча, гнить!<1910>
Жил на свете анархист.Красил бороду и щеки,Ездил к немке в ТериокиИ при этом был садист.Вдоль затылка жались складкиНа багровой полосе.Ел за двух, носил перчатки —Словом, делал то, что все.Раз на вечере попович,Молодой идеалист,Обратился: «Петр Петрович,Отчего вы анархист?»Петр Петрович поднял бровиИ багровый, как бурак,Оборвал на полуслове:«Вы невежа и дурак».<1908>
Она была поэтесса,Поэтесса бальзаковских лет.А он был просто повеса —Курчавый и пылкий брюнет.Повеса пришел к поэтессе,В полумраке дышали духи,На софе, как в торжественной мессе,Поэтесса гнусила стихи: