Иль агентом по заготовке шпал,Семен Бубнов, сверх всяких ожиданий,Игрой судьбы в редакторы попал.Огромный стол. Перо и десть бумаги,—Сидит Бубнов, задравши кнопку-нос…Не много нужно знаний и отваги,Чтоб ляпать всем: «Возьмем», «Не подошло-с!».Кто в первый раз, — скостит наполовину,Кто во второй, — на четверть иль на треть…А в третий раз — пришли хоть требушину,Сейчас в набор, не станет и смотреть!Так тридцать лет чернильным папуасомЧетвертовал он слово, мысль и вкус,И, наконец, опившись как-то квасом,Икнул и помер, вздувшись, словно флюс…В некрологах, средь пышных восклицаний,Никто, конечно, вслух не произнес,Что он, служа кассиром в тихой бане,Наверно, больше б пользы всем принес.<<1912>><1922>
В зубах гусиное перо,В сухих глазах гроза расправы…Вот он — чернильное ядро,Цепной барбос у храма Славы.Какая злая голова!Вихры свирепей змей Медузы,Лоб прокурора, челюсть льва,—Закройте в страхе лица, Музы!..На вашей коже он сейчасПересчитает все веснушки,Нахрапом влезет на ПарнасИ всех облает вас с макушки:«Гав-гав! Мой суд — закон для всех!Я гид с универсальным вкусом.Чему я чужд — то смертный грех:Бесцветно! Плоско! Двойка с плюсом!»Сгребет в намордник все мечты,Польет ремесленною злобойИ к сердцу Новой КрасотыПривесит пломбу с низкой пробой.<<1912>><1922>
На скалах вечерние розы горят.Со скал долетает гуденье:«Четвертую часть возвратили назадИ требуют вновь сокращенья…»Пониже, средь кактусов пыльно сухихВесь воздух тоской намозолен:«Почто, Алексеич, задумчив и тих?»— «Последней главой недоволен…»А с моря, сквозь шлепанье сонной волны,С далекой доносится барки:«Сто раз переделывай! Очень умны!И так нет строки без помарки…»1912